Военкор

— Как пулемёт? — кивнул я на станковый «Браунинг» калибра 12.7 мм.

— Как швейная машинка строчит, — улыбнулся боец.

Сирийцы в это время ставили противотанковый ракетный комплекс ПТРК «Конкурс». Рядом стоял сержант из наших, наблюдая за процессом. Работали молча, но слажено, как в оркестре.

Следом притащили ещё один ПТРК. Правда уже «трофейный» ТОУ.

Когда один из сирийцев надавил на треногу, та чуть качнулась, поскребла ножками по бетону. Я машинально покосился на шаткую конструкцию.

Сержант, заметив мой взгляд, только усмехнулся.

— Никуда не денется, — хмыкнул он, будто подытоживая.

Я достал блокнот, наметил пару строк, пошёл дальше. Приятно было наблюдать, что принцип дружбы народов действительно работает на деле, а не только на агитационных плакатах. Советские бойцы и их товарищи из сирийской армии показывали удивительную слаженность, как будто не было языкового барьера.

Но не во всех случаях.

— Да я тебе сказал, Ахмед, сын отца своего, цудад! — возмущался наш боец, показывая сирийцу, что тот неправильно раскладывает захваченные у наёмников Мк-153 и РПГ-7.

Касаемо зарубежного гранатомёта — он только в этом году поступил на вооружение. Видимо, Блэк Рок оснащают самыми современными образцами вооружения.

— Что такое цудад? Я не понимаю, — отвечал нашему грузину сириец.

— Ай, генацвале! Гагвимарджос! — уже тостами заговорил советский боец. — Ну, я тебе по-русски говорю, цудад! Это значит цудад!

Я сам не сразу вспомнил, что значит «цудад». С грузинского переводится как «плохо». Пришлось побыть немного переводчиком, а то эти двое так и не договорятся.

Заметку про это наблюдение я и сделал в блокнот.

У ангара представители сирийского коммандос ставили заграждение — натягивали ржавую колючку между бетонными плитами, усиливая периметр. Работали молча и быстро. Где-то на горизонте ещё глухо ухали взрывы, надо было поторапливаться. Атака могла начаться в любой момент.

Один из бойцов, усатый, в бронежилете и без перчаток, притащил рулон и ободрал руку о ржавый крючок. Порезавшись, обмотал ладони тряпкой вместо перчаток, матерясь на родном языке. Второй с перевязанной щекой поймал мой взгляд, ухмыльнулся и бросил по-русски с сильным акцентом:

— Это Саид ищет способ к нашей медсестре в госпиталь в Дамаске попасть, — подмигнул он.

Я сделал снимок. Солдаты продолжили работать. Тяжёлая всё-таки работа у ребят. Жара, они все в пыли, а лица в поту и копоти. Но ни один из них не стоял в стороне, и никто не пытался отлынивать.

На перекрёстке между зданиями ставили расчёт АГС «Пламя». Рядом с ним подтянули и американского «собрата» нашего «Пламени» — Мк-19.

Один из сирийских бойцов был совсем ещё зелёный. Он грамотно выставлял сектор стрельбы под контролем старшего расчёта из советского спецназа.

— Первый раз работаешь? — спросил я.

— Не-а, уже второй. Под Эль-Кунейтрой до этого стояли. До сих пор в ушах гудит.

Он улыбнулся, но в глазах улыбки не было.

Я понял, что спрашивать, сколько их вышло оттуда, не стоит. И так всё ясно.

Сделал ещё пару записей в блокнот, чтобы в редакции могли правильно подписать фотографию. Пошёл дальше и увидел, Сопина, энергично отдававшего распоряжения. Рядом с ним стоял Сардар с биноклем в руках и с сигаретой во рту. Оба офицера инспектировали работу расчётов ПЗРК и сапёров, минировавших подходы.

— Где второй расчёт ПЗРК? — спросил Сопин.

— Поставили у входа в техзону, командир. Обзор там хороший.

— Добро. Подходы заминировали?

— Так точно. Нам повезло, что эти наёмники не успели свой арсенал до конца заминировать. Там много чего нашли.

Параллельно Сардар отдавал своим бойцам распоряжения на своём языке.

— Так, здесь у нас что?

Сопин переключился на солдат, которые вытаскивали из разбитых после атаки израильтян армейских машин всё, что ещё могло пригодиться. Из погнутых кузовов доставали ящики с патронами, уцелевшие ПТРК, связки гранат. Техника попала под артудар ещё в самом начале боя.

Каждый из нас знал, что кроме как на самих себя не на кого рассчитывать.

Я снял очередной кадр подготовки на камеру. Пошёл дальше и дошёл до восточной части аэродрома, где тоже поставили пару АГСов и пулемётных расчётов на треногах.

Там, у сгоревшего кунга, возвышался небольшой земляной вал, а за ним боевая позиция. Мешки с песком, коробки-укладки с лентами, и сами АГСы, приведённые в боевую готовность.

Подходя ближе, я решил снять, как один из бойцов проверяет ленту, но рядом с ним, чуть в стороне, стоял ещё один. Крепкий сириец среднего роста с заросшим подбородком и цепкими глазами. Автомат на ремне, руки мозолистые с загрубевшей кожей. Я сразу понял, что он в этой войне не первый день и уже хлебнул своего.

Он смотрел прямо на меня. Не агрессивно, нет, скорее сдержанно. Но так, что я сразу понял — снимать его не стоит.

Отошёл чуть в сторону, сделал пару общих кадров.

Под ногами звякнула пустая гильза. Я окинул взглядом горизонт и увидел вдалеке тянувшийся дым. Когда обернулся, сириец уже сидел у АГСа, проверяя механизм. Я хорошо понимал, что когда всё начнётся, этот мужик первым откроет огонь. И не промахнётся.

Закончив, он медленно встал, поправил ремень с автоматом и, не говоря ни слова, похромал в сторону ангаров.

— Мохамед у нас неразговорчивый, — сказал кто-то сбоку.

Я обернулся и увидел солдата в пыльной форме, сидевшего у ящика с боекомплектом.

— Почему? — поинтересовался я.

— У него с израильтянами личные счёты, — тот пожал плечами. — Под бомбёжку в Эль-Кунейтре у него попала семья. Жена, две дочки, мать. Он их потом сам выкапывал из-под завалов.

— Это было во время прошлой войны?

— Да. Но он до сих пор не говорит об этом. Ни с кем. С тех пор и служит в армии.

Боец замолчал.

Когда я вернулся к штабу, Сопин говорил по рации, кивая кому-то у карты. Краем уха я уловил фразу:

— … трое взяты в плен, один ранен. Из наёмников.

Я остановился, поймав на себе пристальный взгляд Игоря Геннадьевича.

— Прогулялся? — спросил Сопин, предлагая мне сигарету.

— Спасибо, не курю. Да. Правда, появилась ещё одна мысль.

Игорь Геннадьевич прокашлялся, понимая, на что я намекаю.

— Посмотреть на пленных хочешь? Ну… не знаю.