Военкор

Среди серенады выстрелов, рация вдруг ожила, затрещала, а затем раздался охрипший, знакомый голос.

— Пост 10 — Песку… приём…

Я вцепился в рацию обеими руками и заговорил.

— Пост 10 разбит. Боезапас кончается, есть только патроны в автомат. Наблюдаю движение пехоты противника!

На том конце повисла короткая пауза. Раздалось шипение, словно кто-то переключает каналы или смахивает пыль с микрофона.

— Принял, Пост-10… Всем постам! Командный пункт накрыт, мы переведены на резервную станцию и находимся под обстрелом. Командование решило отвод. Всем живым группам отходить к вышке. Повторяю — к вышке! Выдвигайтесь.

Пока Сопин озвучивал приказ, я видел, как вернулся сержант, которому удалось прикрыть фланг ценой ранения. Второй боец остался там… сержант пытался перезарядить автомат, но руки дрожали настолько сильно, что ничего не выходило. Его каска сбилась набок, а один рукав был весь в крови.

— Песок — Посту 10, у меня трое трёхсотых. Двое тяжёлых — не дойдём.

В ответ раздался лишь треск в рации. Я слышал, как на том конце переговариваются, но не улавливал слов.

— Пост 10, — наконец ответил Сопин, тихо. — Действуй по обстановке. Если будет шанс — уходи к чёртовой матери.

Я отпустил рацию, та будто обречено затихла. Сержант посмотрел на меня стеклянными глазами.

— Что сказали?

— Уходить к вышке, отступаем.

— Ты дойдёшь?

Я покачал головой. Сержант помолчал, потом протянул мне флягу. Я сделал глоток, чувствуя у воды лёгкий привкус ила. Вернув флягу, взял автомат. Осталось три магазина, один полный наполовину.

— Хорошее у нас место. Видно всё, — с трудом проговорил сержант, как будто успокаивая сам себя.

— Тебя как звать? — спросил у него я.

— Коля.

— Значит так, Коля. Команду на отход ты слышал. Уходи к вышке.

Парень попытался вначале возразить, но резко замолчал и согласно кивнул.

Вновь донёсся грохот миномёта, и началась стрельба. Я отчётливо видел, как к нам снова попёрли израильские штурмовики, собираясь дожать.

Я выпустил несколько очередей. Один солдат подошёл слишком близко и был убит ещё одной очередью.

Осталось два магазина. Противник приближается. Был уже совсем близко.

Я взглянул на лежащего рядом сирийского бойца без ноги. У него из подсумка торчала граната. Чем меньше патронов, тем чаще посещает мысль применить подобное оружие.

Как-то уж быстро исчезает надежда.

Я прицелился, чтобы начать снова отстреливаться, но замер. Нарастающий со спины гул был всё ближе и ближе.

Повернулся назад. Секунда, и буквально над нашими головами, пронеслись две ракеты.

Полыхнуло за насыпью, разбрасывая израильскую пехоту. Ракеты ударили точно в БМП и танк. Башня танка взлетела и рухнула набок, гусеницы остановились. Место удара заволокло густой пылью.

На фоне рассветного неба, выполняя отворот и отстрел тепловых ловушек, показались два Су-25.

Откуда только эти самолёты взялись в Сирии, понятия не имею. Но я им безмерно рад.

— «Грачи» прилетели, — прошептал я, едва дыша.

Второй заход не заставил себя ждать. Вторая «сушка», идя чуть выше, дала залп. Я даже не сразу понял, куда он бил, но взрывы взметнулись чуть севернее. Судя по хаотичному радиообмену, задело штабную группу противника.

— Песок — всем! — прорезался в эфир голос Сопина, на удивление чёткий. — Авиация в воздухе! Наша колонна подходит с востока, связь восстановлена. Повторяю, колонна подходит. Работает авиация!

Я снова взглянул на сирийского бойца, у которого слезились глаза. Он лежал на спине и смотрел в небо.

— Мы ещё поживём, брат, — успокоил я молодого.

На краю поляны появился дым, но не чёрный, а серо-белый. Шла наша колонна. Выстрел из пушки БМП ударил по насыпи. Противник попытался перегруппироваться, но поздно. Из пыльного марева вынырнул силуэт танка. За ним шли БТР, грузовики, даже пара ремонтных тягачей.

Я увидел сирийских бойцов, судя по опознавательным нашивкам. Пехота двигалась под прикрытием двух БМП-1 и советского танка Т-72.

— Держитесь мужики! — крикнул один из подошедших бойцов. — Нам сказали, вы держали позицию…живые ещё есть?

— Нет, — прошептал я.

Сирийцы сразу заняли нашу бывшую линию. Один из офицеров в стальной каске французского образца и с сирийскими погонами под камуфляжем, подошёл ко мне.

— Карелин? — спросил он по-русски с акцентом. — Приказано вас эвакуировать. У нас вертолёты на подлёте.

Боль в боку разлилась чугунной тяжестью по всему телу. Глаза норовили закрыться. Только усилием воли я держался на ногах.

Из-за хребта раздался знакомый звук. В небе появился силуэт Ми-8. За ним ещё один. Оба снижались быстро, волоча за собой полосы пыли. Один из пилотов, чтобы посадить машину на сравнительно ровную площадку между насыпью и руинами склада, сделал точный разворот, завис, потом с характерным ударом опустился.

— Погрузка! Быстро! Только раненые! — закричал бортовой техник из грузовой кабины, открыв сдвижную дверь.

Меня осторожно опустили на носилки. В руках я сжимал подсумок с фотоаппаратом и плёнкой. Сирийца, которого я вытащил из-под обстрела, тоже погрузили в Ми-8 и подключили к капельнице.

В вертолёте было жарко. Пол дрожал от вибрации из-за работающих лопастей.

Наконец-то Ми-8 поднялся в небо.

— Держись, через скоро будем в Тифоре. Там госпиталь… — говорил бортач как будто из-под толщи воды.

Остальное я уже не слышал — сознание стремительно меркло. Организм, мобилизовавший все свои силы, наконец выключился, когда прямая угроза миновала.

Дорогу на базу Тифор или по-другому Эт-Тияс, куда нас эвакуировали на вертолётах с остальными раненными, я помнил обрывчато, отдельными всполохами памяти…

Я очнулся уже на койке. Веки слипались, во рту пересохло. Я попытался приподняться, но в боку тут же резануло. Взгляд упал на рану, и я обнаружил почти стерильный бинт. Медикам удалось остановить кровотечение. В ране ощущалась тянущая боль, но не сравнимая с тем, как болело раньше.

В палату вошла медсестра. Русская, лет тридцать с копейками, в белой косынке, из-за которой выглядывали выгоревшие на солнце пряди. В глазах её читалась усталость вперемешку с твёрдой решимостью. В руке она держала папку, на груди висел фонендоскоп.