Волк Спиркреста

— Я заплатил, — сказал я ему. — Твоя очередь.

Он отдал мне бумажку, и я продолжил выбивать из него все дерьмо. Почему бы и нет, верно? Он получил по заслугам, и жажда крови рвалась во мне, как первобытный крик. Я бил его так, будто это не имело никакого значения, будто мое тело было пустым механизмом.

Через некоторое время мышцы спины и рук начали болеть, и я остановился. Я сунул бумажку в карман и ушел. Я даже не оглянулся на стонущую груду Данила Степановича.

Моя поездка на мотоцикле по Москве была похожа на пролет кометы в небе. Годы поисков, и наконец-то у меня есть преимущество. Это была победа, в которой я отчаянно нуждался.

Я остановился в баре возле своего дома и наконец открыл бумажку. Он состоял всего из нескольких строк. Название средней школы и адрес в Санкт-Петербурге.

Последний известный след моей сестры Лены.

Когда за мной приезжает отец, в Ялинке идет дождь. Уже поздний вечер: я только что вернулся домой с пробежки, а мама готовит тушенку и пельмени. Лена лежит на полу в гостиной на островке из одеял и подушек и рисует, а по телевизору на заднем плане крутят плохо дублированное аниме.

В дверь стучат так, как я никогда раньше не слышал, как будто кто-то пытается сломать дверь с каждым хлопком. Я поднимаю взгляд от кухонного стола, где чищу картошку для маминого рагу. Она застыла на месте, повернув голову в сторону двери.

— Кто это? — спрашиваю я.

— Я не знаю, — отвечает она. Но ее голос дрожит.

Но моя мама всегда нервничает в окружении людей. Она всегда оглядывается через плечо, когда мы идем в супермаркет. Она держится особняком, редко выходит из дома, если только не работает, ненавидит гостей и никогда не покидает Ялинку, хотя даже не родилась здесь.

— Я пойду проверю, — говорю я ей.

Я складываю картошку в пластиковую сетку и иду к двери. Картофелечистка все еще в моей руке — предмет, похожий на маленький острый нож с двумя длинными прорезями посередине.

Не успеваю я поднести лицо к глазку, как раздается еще один стук, да такой сильный, что дерево двери трескается от его силы. Я вскакиваю, но заставляю себя сделать шаг вперед, зажав в потной ладони нож.

— Яша? — раздается писклявый голос Лены.

Я поворачиваюсь и вижу ее маленькую головку, высунувшуюся из дверного проема гостиной.

— Лена. Иди к маме.

Она кивает и убегает на кухню. Я поворачиваюсь к двери и прижимаюсь к ней лицом, чтобы посмотреть в глазок.

И успеваю увидеть, как мужчина поднимает нечто, похожее на толстую черную трубу. Позже я узнаю, что это не труба. Это таран.

Я успеваю сделать лишь один шаг назад, прежде чем таран врезается в дверную ручку. Раздается оглушительный треск, треск раскалывающегося дерева. Дверь отлетает назад и врезается мне в лицо. Мой нос хрустит. Внезапный прилив крови.

Я приваливаюсь спиной к стене и моргаю, глядя, как в наш крошечный коридор вваливаются люди. Вот человек с тараном, затем двое мужчин в черных плащах, руки в карманах. И наконец, двое коренастых мужчин с бездушными черными глазами. Сначала я думаю, что это братья.

Потом они оба смотрят на меня, и по их глазам я понимаю, что это два совершенно разных человека.

Один смотрит на меня с любопытством, без эмоций и заинтригованно. Другой пристально смотрит на меня, перемещая глаза вверх и вниз по моей длине. Его глаза пусты, веки тяжелые. Он смотрит на кровь, текущую из моего носа, и его губы кривятся от отвращения, как будто моя травма его оскорбляет.

Он поворачивается и уходит, двое мужчин следуют за ним на кухню, остальные стоят в коридоре, скрестив руки перед собой, как статуи.

Взяв себя в руки, я вытираю нос рукавом и спешу на кухню. Мама стоит у плиты, сжимая Лену в объятиях. Я и раньше видел, как мама выглядит испуганной, но никогда так. Губы у нее белые, глаза огромные. Она похожа на маленькую девочку, как Лена. Кажется, что она вот-вот заплачет.

Но она не плачет.

— Даниэла.

Говорит мужчина с пустыми глазами. Я могу сказать, что он хозяин всех остальных мужчин. Он вытаскивает стул из-под шаткого обеденного стола, на котором валяется картошка. Поставив стул посреди кухни, он садится и прикуривает сигарету.

— Мистер Кавински, — говорит моя мама нетвердым голосом.

Когда я рос, в моей жизни всегда была пустота в виде отца, о которой я никогда не задумывался. У детей в школе есть отцы, у моего друга Максима есть отец. Даже у Лены есть отец — не самый лучший, но он приезжает раз в пару месяцев, приносит извиняющиеся пакеты со сладостями и неловко гладит Лену по голове, пока она рассказывает ему о школе.

Если у меня есть отец, думаю я, мама обязательно расскажет мне о нем. Но она никогда не говорит о нем, как не говорит о своей жизни до переезда в Ялинку.

И все же мне не приходит в голову, кем может быть этот человек. Я смотрю на него, как он смотрит на мою мать. Его лицо уродливо, кожа слишком рыхлая для его лица, кости слишком толстые. Он похож на бандита в костюме и пальто. Сигарета выглядит слишком маленькой в его большой грубой руке. Вонь от нее заполняет кухню, вытесняя уютный запах тушеного мяса.

— Кто это? — спрашивает мужчина, тыча подбородком в Лену.

Я делаю шаг вперед. По моей коже ползет электрический ток. Я не хочу, чтобы этот человек приближался к Лене. Я хочу, чтобы он исчез из моего дома.

Я думаю о Кровавой луне, о том, как приятно было размозжить череп волку. Но сейчас все по-другому. Впервые в жизни я испытываю желание причинить этому человеку необратимую боль. Не побить его, а уничтожить, превратить в груду обмякшей плоти и раздробленных костей.

Мой первый настоящий всплеск жажды крови.

Она дремала во мне все эти годы, а этот человек заставил ее вспыхнуть.

Она поселяется во мне, чтобы остаться, поселиться рядом со своим холодным, темным соседом. Красный цвет жажды крови и черный цвет смерти.

— Это моя дочь, — говорит мама.

Она не сводит глаз с мужчины. Ее щеки багровеют, губы дрожат. Но она не плачет.

— У тебя есть мужчина, Даниэла? — спрашивает мужчина.

— Нет.

— Я знаю, — говорит мужчина. Он встает и оглядывается по сторонам. — Я знаю все о твоей дерьмовой жизни, Даниэла. О твоей дерьмовой работе. О твоем дерьмовом бывшем парне. Твоя маленькая Лена. Он.

Его глаза останавливаются на мне. На его лице нет никакого выражения, только слабая гримаса отвращения во рту.