Восемь тетрадей жизни

24

ПОНЕДЕЛЬНИК

Вышел во двор, из тазика зачерпнул ладонями воду, на поверхности которой плавали цветы и трава. Смочил себе лицо. Мне нравится твердо верить в то, во что не верю. Слишком трезвые мысли нашей цивилизации приносят вред, отрицая все. Часто смысл и красота жизни таятся в ошибке. Я вытер лицо, смотря на солнце, которое поднималось над гребнем горы Карпенья.

В сенной щели покинутого дома

Таился мед.

Он капал вниз с осиного гнезда,

И некому его отведать.

27

ЧЕТВЕРГ

Сегодня ночью мне приснилось, что я шел вдоль реки и в какой-то момент оказался в густых зарослях камыша. Стоял и прислушивался в тростниковом лесу, молча и настороженно, как дикое животное, нашедшее убежище после погони. Вдыхал воздух, согретый теплом длинных пожелтевших и безжизненных листьев, которые иногда падали на мягкую землю. Тело было в плену, но глаза любовались длинными водорослями в воде между камышами. Поднявшийся шум, без сомнения, производимый животным, которому надо было успокоиться и перевести дух, заставил меня бросить взгляд в глубь зарослей. Я заметил темное пятно, огромное и тяжелое. Сразу же подумал о кабане, но серая шкура была сверху настолько гладкой, что казалась выбритой. Она более походила на ткань, да и пятно имело человеческие очертания. Возможно, бродяга нашел себе убежище. Чем-то потревоженный, он поднялся на ноги, обернулся, как бы боясь быть узнанным. Ткань его одежды была хорошей и благородной шерсти. Какая загадка таилась в том, что человек предпочел убежище в камышах дому, полному удобств? Если бы я смог ответить на этот вопрос, то сумел бы и объяснить собственное желание уединиться в камыше. Спина человека, которого я видел в нескольких метрах от себя, вызывала у меня странные ощущения. Было нечто, что заставляло меня думать о Феллини. Я начал разглядывать округлые очертания под тканью, которая почти скрывала шею и делала массивным тело. Более того, этот тип ткани был очень похож на те, которые он предпочитал. «Это ты, Федерико?» — спрашиваю тихим голосом, пользуясь правом дружбы и полного взаимопонимания. Тогда он оборачивается и обнимает меня. «Отчего ты пришел отдыхать сюда?» «Я здесь оказался случайно, в эти дни я прячусь где придется. Приехал с группой русских туристов и захотел взглянуть на Римини… на то, что считают моей могилой». «Отчего с русскими?» «Вот уже три года как я живу в Москве и готовлю фильм, который хочу сделать. Живу на окраине, меня никто не узнал… говорю по-английски и представился австралийцем. В квартире, которую я снял, жила старая актриса: две комнаты, полные раздутых подушек и множества маленьких пудрениц с пуховками. Ночью, лежа в постели, смотрю и вижу за стеклами окна белизну снега, свет от которого заполняет комнату, смягчая очертания мебели и предметов, Я все же был рад, когда узнал, что многие горевали от того, что поверили в мой окончательный уход. А здесь я никому не доверяюсь, и все принимают меня за скрытного и загадочного иностранца». «В общем тебе хорошо и ты работаешь». «Ты ведь знаешь, что до работы над фильмом „И корабль плывет“ мы хотели написать что-то о большом параде карабинеров на лошадях в парадной форме. В России я снова вернулся к этой теме. Но теперь это будет парад армии Буденного в 1925 году на Красной площади». Видя, что я слушаю его невнимательно, он начинает рассказывать очень подробно: «Сначала проходят всадники и сразу же за ними вся конная армия, по двадцать всадников в каждом строю, одетые в форму с красными полосками на груди. С гордо поднятой головой и с огнем в глазах, на тренированных лошадях, гарцующих в едином ритме. Это настоящий танец. Принимает парад сам Буденный на персидском скакуне перед деревянными трибунами, забитыми публикой и высокими представителями власти, отягощенными орденами. Как вдруг одна лошадь поскользнулась и падает, увлекая за собой на землю всадника. За ним другая, и еще, и еще — всеобщая свалка, месиво из ног, тел, голов, знамен, шашек и навоза по всей площади. Бесполезная борьба за восстановление порядка, напрасные усилия. Лошадиные крупы, стряхивающие с себя пену, отчаянные усилия подняться, плоть, взрывающаяся экскрементами, всадники, влекомые по земле поводьями, теряющие порванную одежду и сапоги. Крики, катящиеся по снегу, к ногам маршала Буденного, шапки. Спускаются сумерки, но на площади продолжается отчаянная борьба людей и лошадей за потерянное равновесие. Иногда луч света выхватывает из общего месива отчаявшиеся морды животных, запутавшиеся в стременах ноги солдат. Но вот, в этой куче борющихся тел, появляются и отдельные части разбитых статуй, катятся несколько лиц Сталина (возможно, лишь его рука, держащая трубку), падают буквы слов, слагающие коммунистические лозунги на домах, изображения серпа и молота. В общем, все те символы, которые держались до сих пор, мешаются с участниками этого падения. На белом коне маршал Буденный оплакивает свое полное поражение». Федерико умолкает и ждет моего ответа. «Замечательно, — говорю, — вижу, что ты как всегда не равнодушен к крушению миров». «Мы ведь на стороне тех, кто теряет». Он опять замолчал, потом помахал мне рукой на прощание. «Только не рассказывай никому, что ты меня встретил». На его руке я заметил опять множество веснушек табачного цвета, которые однажды мы с ним пересчитывали: их было около тридцати. Он осторожно выбирается из камыша и растворяется в пыльном свете.

Брожу между большими и темными домами окраины. Район, где ночь дышит влажным и грязным воздухом и свет растворяется в нем, как растекаются тухлые яйца, разбившиеся о стекла окон. Я иду вдоль редких деревьев бульваров, где каркающие вороны сбивают с ветвей снежную пыль. Вчера вечером за мной увязался пьяный юноша. Ускоряю шаг, но лед мешает этому. Добегаю до двери, однако незнакомец не позволяет войти в нее. Вытаскивает из кармана сверток и начинает осторожно разворачивать его. Я воображаю себе, что это нож и начинаю кричать. Мой голос сливается с карканьем ворон. Незнакомец подносит к самому носу развернутый кулек, чувствую сильный запах салями. Говорит мне дружеским тоном: «Очень вкусно. Беги и бери ее в магазине, пока не кончилась. Стоит недорого». И удаляется. А я остаюсь со своим страхом, от которого сделались ватными ноги, и он постепенно оставляет меня.

Когда возникнет подозренье

В том, что умираешь ты —

В карман коробку спичек положи,

Ведь ночь длиннее дня настанет.

ИЮЛЬ

Раскаленное солнце упало на землю

4

ЧЕТВЕРГ

Наш пароход отплыл из порта Одессы в 8 часов вечера. Я снова увидел лестницу, которую Эйзенштейн использовал в фильме «Броненосец Потемкин». Она еще виднелась на какое-то время среди подъемных кранов с опущенными плечами в воды гавани. Одесса произвела на меня впечатление своей пыльной веселостью. Буду помнить высокий виноград, который вьется по стенам и несет неровную тень на выступающие балкончики зданий начала девятнадцатого века. Есть что-то не совсем элегантное в маленьких дворцах, отягощенных украшениями и покрашенных в инфантильные и вызывающие тона. Редкие вещи действительно достойны внимания, как Дворец Оперы или покинутая гостиница «Большая Москва», однако меня очаровали сами фасады, испачканные временем. Но более всего завораживает волшебство одесских дворов, где гнездятся маленькие подобия неаполитанского мира. Часто столетние деревья держат немного подвешенным солнце и тогда коты и старики сидят в тени и смотрят на развешанное на веревках белье для просушки. Я не мог оторвать взгляда от балкончика, огороженного светлым деревом, который выступал в центре огромной кирпичной стены. Я мысленно в нем поселился, чтобы наблюдать сверху тайны проходящей перед глазами жизни. Первый совет, который хочется дать властям, мог бы быть совет о тщательной реставрации домов. Но тотчас же я раскаиваюсь в этой поспешной мысли. Нельзя уничтожить следы времени, а времени присущи старость и недуги. Одесса, как забытый окаменевший сон или театр марионеток всего мира.

6

СУББОТА

Мы приехали в Артек, Международный детский лагерь, внимательно и умело ведомый Михаилом Сидоренко. Пешком отправились в Гурзуф. Маленький городок, который многими улочками спускается к каменному пляжу. Старые татарские дома отчасти закрывают небо деревянными балконами. В конце одной из этих улочек, пройдя по узкой дорожке с остатками асфальта, приходишь наконец к дому Чехова, который он купил за 3000 рублей в девятисотом году и здесь начал писать «Три сестры». Море разбивается о скалу в бухте, защищенной ее выступом. Небольшая терраса оберегает от дождя и солнца, выходя в маленький сад с двумя кипарисами, тростником и множеством цветов. Крик чайки, пролетевшей над домом, оживил тряпочную чайку на коврике, повешенном на стене перед небольшой железной кроватью великого художника, больного туберкулезом. В саду я старался останавливаться в тех местах, которые мог бы выбрать и он, и тогда мои глаза видели волнение моря в бухте и солнечную зелень деревьев.

7

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Я нашел Ленина, сидящим в городском парке Гурзуфа. Наконец-то его желание открыть светлые горизонты указующим перстом поднятой руки сбылось. Девушки фотографируются, опираясь на его блестящие бронзовые колени. Потом прогуливаются по набережной, грызя семечки или кукурузные початки, которые здесь же продают простые женщины.

10

СРЕДА

Большой круглый стол в зале нижнего этажа дворца в Ливадии, где в 43-м году встретились Сталин, Рузвельт и Черчилль, чтобы разделить Европу в конце последнего мирового конфликта, вызвал у меня нежность. Я опять увидел его на фотографии, выставленной на втором этаже, где за этим же самым столом обедает многочисленная семья царя Николая II в дни их отдыха в Крыму.

15

ПОНЕДЕЛЬНИК

Мы вернулись в Москву. Как приятно оказаться вновь в наших двух комнатах рядом с «Мосфильмом». Кажется, что мы в караван-сарае во время долгого путешествия по старым дорогам шелкового пути. Возможно, что ковры, повешенные на стены и расстеленные на полу, дарят это чувство. В Москве страшно жарко. В воскресенье большие аллеи безлюдны, и кажется, что они ширятся у тебя на глазах, и ты чувствуешь себя малым насекомым на раскаленной почве. Предпочитаю сидеть дома. Вчера утром я принялся переставлять пустую бутылку. Заметил, что она вбирала в себя свет даже в самых темных местах комнаты. Перед книжным шкафчиком посылала отблески света до самого корешка томика стихов Пушкина, стоящего на верхней полке шкафа. И лишь у входа наполнялась темнотой.

20

СУББОТА

И в Монтефельтро стоит жара. У деревьев повисли листья, как уши у охотничьих собак. В Монтироне, средневековом городке, пусто из-за жары и праздников. Голос проповедующего в церкви священника выходил за приоткрытую дверь и катился по камням переулка вместе с пустой пластмассовой бутылкой. Открываю дверь, и священник перестает говорить, удивленный моим появлением у входа в пустую церковь.

Сократ весь ясен, как ночь,

Полная светлячков.

22

ПОНЕДЕЛЬНИК

Мы пробыли недолго за мостом Пресале. Шли пешком до того высокого места долины, где хотели увидеть убежище, вырытое немцами в сорок четвертом году. Когда мы остановились на вершине холма, старик, сопровождавший нас, указал на громадную стену скалы в направлении Виамажжо и сказал: «В одну из ночей августа свет луны падает таким образом на эту стену, что освещает своим отражением всю долину и тогда возникает то, что мы называем „рассветом луны“».