Восемь тетрадей жизни
Шрифт:
Бывает вечерами, перед сном
Я жду кого-то, сидя неподвижно
На лавке. С террасы видно мне
Внизу реки долину,
И кажется, что должен друг зайти,
Родня, прохожий, звонок, в конце концов,
Иль телеграмма.
Но лишь вода в реке, скользя по камням,
Со мною хочет говорить.
25
ЧЕТВЕРГ
Я
28
ВОСКРЕСЕНЬЕ
В дверь постучал нищий, так мне во всяком случае показалось, в запыленной одежде и с залатанной сумой наперевес. Замечаю, что на ногах у него старые веревочные сандалии. Приглядевшись внимательно, вижу, что во всей его фигуре есть что-то монашеское, он мог бы оказаться, к примеру, монахом с Востока. Открывает свой старый мешок и вешает его на террасе. Показывает мне малюсенькие лимоны, предлагая сделать из них лимонад. Потом усаживается на свой растрепанный ковер и начинает длинную речь на своем языке, который, неизвестно почему, мне понятен. «Если не задавать вопросов, то тогда на тебя не посыпятся бесполезные ответы. Нужно говорить не спрашивая и давать словам слетать с губ. Наполнить воздух этими звуками и музыкой дыхания. Это неправда, что слово имеет лишь тот смысл, которому нас научили. Слово — это прежде всего звук, производимый инструментом, которым и являемся мы. Отнимите весь смысл у слов и слушайте только звуки, которые слетают с наших губ. Двигаться, перемещаться, излишне жестикулировать — это и создает суету жизни. Увы, и сама мысль порождает движение, но ведь надо бы спросить себя при этом: куда идем? Оставайтесь неподвижными, пусть мир движется вокруг вас, пусть фрукты сами катятся по полу и по лестнице. Пусть все рождается ветром и перепадами тепла. Наша конечная цель — лишь внутренняя неподвижность». Он поднимается, медленно складывает свой ветхий коврик, укладывает его в мешок и уходит, но сразу же возвращается как-будто что-то забыл. «Я возвратился попрощаться с самим собой», — говорит и несколько мгновений молча смотрит на то место, где недавно сидел на ковре.
29
ПОНЕДЕЛЬНИК
Один сведущий человек повез меня посмотреть буковую рощу на высоте 1200 метров. Если выпадут и другие годы жары, бук исчезнет с гор Монтефельтро. Потому что деревья не смогут забраться на облака в поисках прохлады. Так я узнал, что на протяжении веков было много переселений деревьев: какие-то из них искали свежести, а другие — более теплый воздух. Часто и люди шли за деревьями.
…Я добрался до света в низине,
Будто муха до лакомой ложки.
И сижу в траве моих мыслей.
Они падают с губ, между тем
Как глаза наблюдают
Облака плащаницы белой.
Так случилось теперь, что Мареккья —
Вода жизни моей.
Река небо выводит гулять,
И катает как камни до моря
Кости мира.
Вода гор между пальцев струится,
Точно бьется в руках рыба в страхе,
Постепенно становится тоньше
Подвенечного тюля невесты,
И лицо мое в ней отразится.
31
СРЕДА
Все интересы моей жизни и мои радости — теперь я в этом уверился — составляют короткие путешествия по долине вместе с Джанни. Мы приезжаем с ним в покинутые городки, чтобы собирать забытые шумы: влажный скрип подгнившего дерева, обрывки ржавых звуков, может быть, журчание умирающей воды. В общем, это смесь старинных отзвуков, поглощенных застывшим воздухом или движимых легким дыханием травы, когда она выпрямляется, чтобы стряхнуть с себя иней. В этом подобии музыки, которое почти не слышат уши, способные различать лишь взрывные и отскакивающие звуки современной жизни, гнездится мое детство. Следуя мощеной дорогой, проходящей перед кладбищем в Таламелло,
пришел в рощу столетних каштанов. Свет пожелтевших листьев и тех, что покрывали землю, заворожил меня. Мне показалось, что я был уже в этом месте много лет назад. И вдруг я вспомнил, что спрятал когда-то пуговицу от военной формы в старую щель ствола. Тогда стал внимательно оглядывать все стволы и шарить гвоздиком в самых глубоких отверстиях. В одном дупле, засыпанном землей и кусочками камней, на самом дне и правда отыскал металлическую пуговицу старой военной формы. На какое-то мгновение увидел себя офицером австрийской армии на площади в Пеннабилли во время охоты на Гарибальди, когда он прятался в Сан-Марино. И в памяти прозвучал зовущий меня голос: «Альберт».АВГУСТ
Море внутри глаз
Семья не есть более надежное убежище в жизни. Мы вынуждены все чаще мириться с изменами и разрывами отношений. То, что раньше помогало сдерживать и бороться с желаниями, не существует. Мы теряем все, что созидалось вдвоем или вместе. И потому мы сами должны найти в себе те силы, которые смогут еще спасти от всеобщего крушения.
У реки есть укромная заводь,
Где сижу, вод касаясь руками.
Вчера в сумерки я наклонился —
Отмыть камень в Мареккье —
И увидел седину своей головы.
5
ПОНЕДЕЛЬНИК
Гроза. Шесть часов утра. Лежа в постели, слышим жалобное мяукание котят. Лора надевает плащ и выходит, чтобы укрыть их под черепичным навесом. Выбивается свет. Я тоже встаю и зажигаю свечу. Сижу со свечой в руке. Возвращается Лора, за которой следуют мокрые котята. Останавливаются передо мной и смотрят. Замечаю, как пламя свечи дрожит в их глазах.
7
СРЕДА
Когда перед солнцем появляется дымка влажного тумана, тогда жара застилает глаза. Сегодня так тяжело ходить. Гора напротив в светлой туманной пыли, и лишь вершина Фумайоло освещена лучом солнца. Каждые два, три дня у меня собирается куча газет. Сплошное мученье рвать их. Зимой легче, когда они исчезают в пламени камина. Инжир налился, но не созрел. Мушмула ждет ноября. По всей долине дикие яблони, которые мне показал Джанни, остались без плодов. Сегодня ночью в Сан-Марино шел дождь, у нас ничего. Небо спокойно. От жары даже на кончиках пальцев выступает пот. Мне вспоминается старый документальный фильм о Грузии, когда в горах не хватало соли, и животные облизывали вспотевших людей и землю, смоченную мочой.
15
ЧЕТВЕРГ
Вот уже несколько дней меня занимают старые фрески, постепенно исчезающие со стен маленьких сельских часовен. Они рядом с большими крестьянскими хозяйствами. Я фотографирую в основном легких летающих ангелов, окруженных цветами, утонувшими во влажности стен. Вчера вечером мысленно перенесся вновь в Самарканд. Ел белую мякоть дыни на покосившейся террасе голубой чайханы, которая облокотилась своим деревом на воды пруда. И как и тогда, мы с Антониони садимся на мотоцикл с коляской, который везет нас к берегам Амударьи. Потом путешествие на барже — медленное, по причине отмелей на нашем пути, отмеченных стволами тростников в илистом дне, которые мы вынуждены были огибать. Он и я, сидящие на длинной балке, укрепленной на палубе, где толпятся дети и женщины с золотыми искрами сережек в ушах, грызем семечки подсолнуха. Сегодня я приехал в маленький средневековый город Аквавива. Ходил среди скелетов тех домов, которые образуют узкие средневековые улочки, где и глазам не хватает воздуха, а стены гладят тебе плечи. Пять низких стен делили на множество пустых комнат с одинаковыми дверьми длинное пространство. Мне казалось, что я нахожусь внутри подзорной трубы. В небе у меня над головой было несколько веток двух огромных вековых дубов, и тени листвы качались на стенах и на полу этого забытого мира. Я видел, что птицы не боятся меня, достаточно не совершать резких движений. В какой-то момент огромная тень пробежала по стене напротив. Я сам почувствовал себя той же стеной или балкой, или небом над головой, лишенным памяти, как и городок, где я был гостем. Погружаюсь в тишину без мыслей и ощущаю спокойствие, которое никогда не испытывал прежде. Но внезапно в ушах возник сильный шум моря. Потом он перешел в глухой гул, как будто его покрыло плотное облако пыли. Нечто похожее на звуки, исходящие из недр земли, которые росли, расширялись, превращаясь в мощный рев ветра, способный повалить деревья и разрушить стены. Следом вода морей и рек покрывала долину. К счастью, я иногда возвращался в тишину этого покинутого городка. Но не надолго. Ум вновь начинал в этой тишине обрушивать на меня странные видения потопленных городов и лесов, которые сопровождались стихами поэмы о Всемирном потопе. Я думал о ней уже много дней. Мне не удавалось отрешиться от этого загадочного и неожиданного наваждения грядущих катастроф. Единственный способ оставался — бежать домой и начать писать то, что возникало у меня в голове.