Восемь тетрадей жизни

21

СУББОТА

Иногда я и сам не знаю, чего жду. Чувствую себя в подвешенном состоянии. Некое предчувствие, не имеющее оснований. Кажется, что должно прийти озарение, предварить собою чудесное открытие. И правда, на днях меня поразила одна встреча. Поднимаясь по незнакомому извилистому проулку, мы оказались перед покосившимся одноэтажным домиком, два метра на три. Старушка, которая в нем обитала до недавних пор, питалась тем, что собирала в горах, лечилась травами, которые росли у стен дома. Смотрела на мир из узкой щели окна, обрамленного нарезанным древним способом камнем. Жила, отмывая грязные бутылки шершавыми листками, которые называла стеклянной травой. В горах остались еще эти скромные укрытия, где кончают жизнь в одиночестве старые крестьяне, единственными родственниками которых являются земля и облака. Они часами глядят на мир из своего маленького окна, держа под рукой и нюхая иногда листья лимонной мяты. Почему я ощутил тоску при виде этого убогого домика и бедноты? Я все более убеждаюсь, что моя память хранит древние источники жизни, прожитой, быть может, другими, кто знает когда, и кто знает где. И в тот полдень у меня возникло ощущение, что и я был когда-то в этом жилище и наблюдал мир из этой же щели.

Даже если окно

В длинных строках дождя,

А за ним — вода плотной стеною,

Все равно над горами видна

Луна полная в ярком сиянье.

27

ПЯТНИЦА

Иногда сажусь в маленькое кресло на открытой террасе моего дома. Передо мной стена горы с зеленым куполом дубовой рощи, а под ней до самой реки Месса — вспаханные поля, где выделяются еще одиноко стоящие старые дубы. Перед глазами, на постаменте ограды, которая соединяет две колонны террасы, разложены напоказ камни, похищенные у реки. Среди них и осколки средневекового кирпича, вылизанного и округленного водой. Передо мной мир в миниатюре, и другой — открывающийся глазам мир долины. Между ними поднимаются с края нижней террасы ветви инжира с широкими листьями, пострадавшими от жары прошедших дней. Часто я спрашиваю себя: закончилось ли мое путешествие именно этой длинной остановкой, или есть еще возможность, чтобы мне приглянулось какое-то селение, затерянное в сибирской тайге или у водяных террас древних рисовых полей Китая. И все же, что-то подсказывает мне не заглядывать слишком вперед, не планировать долгие путешествия. Чувствую, что должен выбрать пройденный путь, который остался за плечами. Вернуться домой и закрыться в нем, чтобы открыть для себя горизонты памяти. К сожалению, ростки спокойствия появляются на границе ужасающих волнений и страха. Редко можно найти спокойствие в замке, где до этого царит долгий мир.

29

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Сегодня утром я ходил с опущенной головой, разглядывая трещины на дороге, как будто меня утомили открывающиеся за левым парапетом красоты и просторы. Возможно, надену теплые брюки, пожалуй, из вельвета.

Я помню дни

С пожатьем крепким рук —

На камне высекались обещанья.

Ничто сегодня не имеет веса —

Обнять кого-то, все равно,

Что ворох тряпок

Заключить в объятья.

30

ПОНЕДЕЛЬНИК

Мы встретили Гарика, племянника Параджанова, в Римини, где он показывал свой короткий документальный фильм о доме, опустевшем после смерти дяди. Он рассказывал нам о похоронах дяди в Ереване в первые дни июня 1900 года. Было под сорок градусов жары, и вода едва капала с фонтанов города. Пот стекал и с поднятых рук толпы, протянутых, чтобы дотронуться до открытого гроба, который выносили из будущего музея Параджанова. Дерево гроба намокло от пота этих горьких рук. Лицо Параджанова, обложенное кубиками льда, приняло сразу же естественный розоватый оттенок. Лед таял, и над гробом поднялась легкая дымка испарения. Машина, которая медленно тянула подвижную платформу с покоящимся на ней телом, остановилась из-за неполадки. Тотчас же молодые люди начали толкать ее. Город почернел от горя. Улицы Еревана медленно пересекла эта темная тень толпы. Жажда начала мучить сразу же. Дети просили воды сначала шепотом, потом криком. Кто-то даже лизал влажный мрамор высохших фонтанов. Толпа испытывала такую жажду, что многие по ходу процессии стучались в дома и просили пить. Пока кто-то не обратился к старикам, оставшимся в прохладе своих домов, и тогда открылись окна и двери первых этажей, и появились руки со стаканами, полными воды. И так продолжалось до самого кладбища, где ночью руками была вырыта могила, как принято делать для почитаемых личностей. Когда тело опустили в могилу, люди встали на колени и начали руками бросать на гроб горсти земли, пока пустота не заполнилась.

Порой тебя находит запах,

Которого не слышал много лет,

И сразу же по комнате проходит

С ведром воды забытая девчонка.

Море держит рыб в своих руках.

ОКТЯБРЬ

Ковер сухих листьев под ногами

3

ЧЕТВЕРГ

После дождливого лета — вот они наконец великолепные первые дни октября. Под ногами — сухие листья, а перед глазами дождь их красок, до самой горы Карпенья, которая собирает закаты, держа их на своих плечах, когда Мареккья уже в тени.

Бывает — кружатся сухие листья

Вдоль улицы осенней вечерами,

Шуршат под башмаками,

Когда ночной порой тебя послали

Купить коробку спичек.

9

СРЕДА

Сегодня утром добрался до покинутого городка Трамареккья рядом с Бадиа Тедальда. Сидел в саду какого-то дома, где множество брошенных старых башмаков и оставленных кем-то кукурузных початков, аккуратно завязанных в пучки. Поехал сюда, узнав от Мары из Рофелле, что у стен этих брошенных домов росли кустики лечебной травы, сохранившейся здесь еще с римских времен. Нашел низкие кривые веточки, которые держали чуть влажные, мохнатые листочки. Это их пользовали древние римляне. Тогда-то я и расположился в саду. Дул ветер, стучал незакрытыми ставнями, собирал в кучу бумажки по переулкам. Потом начала содрогаться земля, как будто до меня доносились равномерные шаги гигантского существа. И правда, вдали, из-за старых развалин, показался слон. Это был один из тех слонов, которых Ганнибал, перейдя со своей армией, вел на Рим. Слон потерялся. На нем сидел африканец, погонщик заснул на спине слона.

Дождь, и в больнице Папа.

Я у окна стою

И наблюдаю за каплями воды,

Что медленно стекают

Вдоль по стеклу.

11

ПЯТНИЦА

Эти дни хорошо использовать для того, чтобы отыскивать в буковых еще зеленых лесах дикие фруктовые деревья. Они стоят, покрытые осенними листьями, которые выделяются живостью красок. Мы начинаем составлять карту наших открытий. Я пользуюсь при этом маленьким перламутровым биноклем, который служил мне в Москве в Большом театре. Обнаруживаем двадцать вишен, покрытых кораллово-красной листвой, тринадцать груш с листьями винного цвета и четыре яблони, уже почти оголенные, с розовыми маленькими плодами, которых теперь нельзя найти нигде.

Девочка,

Поставь ведро воды на землю,

Давай смотреть с горы на море,

Что кажется полоской синей,

Где облокачивается небо.

Оставим старости невзгоды,

Она в постелях растянулась,

И силится клубок распутать —

Найти его начало.

13

ВОСКРЕСЕНЬЕ

И сегодня утром, положив голову на подушку дивана, я думал, что должен непременно поехать в Иерусалим, чтобы узнать хоть что-то о последних днях жизни Ладыженского, великого художника, с которым я был знаком в России. Он стремился уехать из Советского Союза и все время думал о дочери, живущей в Иерусалиме. Ему удалось эмигрировать, однако это привело его вскоре к полному отчаянию и самоубийству. Я снова вижу наши встречи в Москве в его мастерской недалеко от Черемушкинского рынка, куда мы с Лорой ходили покупать узбекские абрикосы и белые дыни Самарканда. Ладыженский рисовал с десяти лет. После революции, когда в Одессе вошла в моду татуировка, он изображал Ленина на плечах просивших его об этом ребят. Покинул свой город в 1940-м году и больше туда не возвращался. Но рисовал лишь картины своего детства в Одессе. В его огромной мастерской многочисленные полотна, прислоненные к стенам, погружали тебя в еврейский мир Одессы, существовавший до войны. Лошади, в жаркий вечер стоящие под ветхими балконами. Толпа людей, облаченная в белый лен, под каштанами на аллеях. Семьи, сидящие за столами в розовом воздухе весны. Коляска доктора. Одинокий скрипач — владелец танцевального зала. Светлые столы с желтеющими сифонами рядом со свадебным тортом. Поминки. Еврейские уличные музыканты. Бедняги, пилящие деревья вдоль дорог. Гробовщики. Живодеры. Продавцы арбузов. Цыгане, глотатели огня. Портной. Библиотека. Старухи, обертывающие конфеты в фантики. Ни на одной из картин не видно неба. Свет исходит от голубых булыжников мостовой, от полов и уложенных на площадях плит. В последний раз, когда мы его видели, он сидел и вертел в руках кусочек бечевки. Рассказывал об одной из своих поездок за Каспийское море, в сторону Туркмении. В то время он был театральным художником и отправился туда вместе с труппой. Они остановились в маленьком городке, за которым начинались солончаки. Солнце высушивало озера, оставляя соль на поверхности пропитанной влагой почвы. Однажды утром он решил отправиться на одно из этих соляных полей, растянувшихся на необозримое пространство. Ботинки проваливались в соль, оставляя глубокие следы, которые тотчас же наполнялись водой. Ему тоже захотелось поглядеть на пеликанов. Кто-то сказал, что видел их в этих местах. Он продвигался вперед, окутанный туманом теплого пара, который солнцу все еще удавалось поднимать с влажной земли. В какой-то момент ему показалось, что стая больших птиц опустилась на соляное поле метрах в ста от него. Это были пеликаны. Они шли ему навстречу, окружая его в тишине. Казалось, что пеликаны рады ему, и он наклонился, чтобы погладить одного из них. Ему никак не удавалось дотронуться до спины птицы; когда рука прикоснулась к клюву, в ней осталась лишь пыль. Тогда у него возникло сомнение, не мираж ли все это. И правда, пеликаны так скоро исчезли с соляного поля, что подтверждало его сомнение — они были плодом его воображения. И все же шум хлопающих многочисленных крыльев над головой выше полосы туманной пыли говорил о том, что пеликаны летели в небе. Его широкополую шляпу унесло ветром, поднятым их крыльями. Он еще долго бегал за ней по соляному полю.

21

ПОНЕДЕЛЬНИК

Лука Чезари принес мне букетик из вереска, который является частью скромного зеленого покрова этой долины. Пучок тончайших веточек-пальцев с маленькими головками засохших цветов, которые превращаются в ароматную пыль. Эликриз-вереск цветет в июне, а собирают его осенью. Мне кажется, что именно эти сухие кустики собирали в октябре монашки для своего монастыря Сант-Аполлинаре в Монтефельтро. Они искали цветы по склонам ущелий, спускавшихся к руслу реки Мареккьи. Потом развешивали корзиночки с собранной травой по стенам трапезной и ели, вкушая воздух с запахом сладкого сена.