Восемь тетрадей жизни

Все в цвету.

Деревья нам устраивали праздник

В лазури воздуха над ними.

Мы с братом, как вкопанные, на ступенях

Застыли молча.

И, не сговариваясь, перед ними

Мы сняли шляпу с головы.

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Я был в саду, и показалось мне,

Что вижу брата стоящим у окна.

Я шляпу снял с себя,

Он тотчас снял свою.

Я голову, почесывая, гладил,

И он свою погладил тоже.

Он повторял за мной все, что я делал.

Пиджак я сбросил, галстук снял,

Рванул рубашку на груди,

Как перед дракой.

Усмотрели друг на друга,

Не отрывая глаз,

Не меньше десяти минут.

И после спиной к нему поворотился,

Пошел на площадь.

И он исчез,

В окне его не стало.

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я сорванную розу в стакан воды

На столике поставил.

У самого окна, тому уж двадцать дней,

Когда заметил, что лепестки увяли,

Готовые опасть.

Я перед розой сел.

Хотелось мне не упустить

Мгновенья смерти розы.

Так прожил я весь день,

Ночь целую вослед.

Наутро в девять первый лепесток

Опал, от розы оторвался.

Его в свои ладони принял.

Мне прежде никогда не приходилось

У ложа умирающего быть.

Когда из жизни уходила мать,

На улице, в конце ее далеком, стоял…

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

И к нам пожаловали этим летом

Бродяги молодые, рвань.

Те самые, что нос суют повсюду.

Без цели шатаются по миру

На грузовиках попутных или валяясь

На палубе плывущих к Африке

Случайных кораблей.

Обосновались в доме трех сестер-американок,

Где персик, выросший внутри,

Собою между стен заполнил

Пустое воздуха пространство.

Спят прямо на полу, завернутые в тряпки,

И тянут руки к персика плодам.

Днем ходят босиком по улочкам пустынным,

Кричат, смеются и бросают в лица пыль.

И колются, теряя память.

Браниться нету сил, послать подальше,

Сказать, чтоб «не крутили яйца».

Ведь даже саранче,

Которая все на пути уничтожает,

Погибнуть суждено.

Сын Филомены, дурачок, ушел за ними.

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

На полу письмо под дверью

Обнаружили однажды утром —

Через щель просунули его.

Стало нам досадно, как от мухи,

Невзначай попавшей в молоко.

Мы вестей от мира не желали.

Целые два дня оно лежало

Нераскрытым нами на столе.

Так письмо и затерялось вовсе,

Выплыло наружу средь белья —

Мы его к реке стирать носили.

Оказалось, что оно раскрыто,

Замусолено, как носовой платок.

Кто ж его прочел, кто распечатал?

Ну не я же и не брат мой, точно.

ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ