Восемь тетрадей жизни

Два клоуна более или менее нашли себе работу по призванию. Они устроились в Болонии в госпитале клоунами-сиделками при умирающих, облегчая им уход из этого на тот свет в смехе над прожитой жизнью.

Лилипут сперва стал мужем директрисы кинотеатра, а затем играющим тренером женской баскетбольной команды в городе Ганновере, где был уличен правдолюбивой газетой «Дойче цайтунг» в одновременной связи с двумя баскетболистками, после чего уплыл с двумя спортсменками в Америку на «Титанике».

Венгерский акробат, нырнув в бадью с водой, уплыл в неизвестном направлении, не забыв прихватить последние деньги, которые синьор Перетти хранил в деревянном ящике.

А звери?

Лошади были проданы в окрестные деревни, вернее, одна была продана кузнецу Дзола, а другую обменяли на четыре порции тальятеле — яичной лапши под соусом.

За слоном приехали из римского зоопарка научные работники. Ходили вокруг него, дискутировали, а затем стащили с него алый плащ и бросили в угол, где валялись ведра, грабли для опилок и стояла клетка со львом. Кто-то накрыл льва алым плащом. Лев под алым плащом стал похож на герб Объединенного Королевства.

Обезьян купил за гроши гастон Альттоф, импресарио цирка «Орфей».

Кота-шахматиста в клетчатом костюме согласились принять в доме маршала на общих условиях с другими кошками, которые в невероятном количестве жили и плодились в запущенном саду, висящем над лагуной.

Двух собак, Цезаря и Клеопатру, отдали пастуху, который удивленно цокал, вздыхал и качал головой, когда те становились на передние лапки и выученным, неискренним смехом собирали овец в стадо.

А блохи, которые, как известно, сопровождают все шапито мира и даже встречаются в стационарах, вели независимую жизнь и не подчинялись воле синьора Перетти. Блохи, сперва было, растерялись после исчезновения зверей, но быстро разобрались в проблеме, часть пристроилась на льве, а другие уехали кто куда на машинах, поездах, на кораблях по всей Италии и даже за границу.

Оснащение цирка тоже доставило немало хлопот синьору Перетти. Всё железное — гвозди, крепления, трапеции, качели, лонжи, тросы были проданы в скобяную лавку бело-зеленого цвета. С тентом было труднее: сначала никто его не захотел брать, пока крестьянин Тороттела не согласился сшить из красного кусочка тента брюки. После этого мода на цветные брюки из тента пошла по обеим Сицилиям, а затем перекинулась на Америку. Часть тента была продана рыбакам на паруса, и они, алые, синие, зеленые, долго еще напоминали жителям города о маленьком цирке шапито.

Эта скромная выручка на некоторое время помогла не распасться семье синьора Перетти, но потом его родная дочь от случайной жены, специалистка по глотанию шпаг, ушла туманной ночью с моряком, как говорили, в Марсель. А еще через ночь ушла и жена, тоже глотательница шпаг.

Там, где стоял цирк и весело трепетали флажки, осталась лишь клетка льва с белой бородой, и ветерок играл мусором, бумажками от конфет, программками и старыми билетами, загоняя мусор ко льву в клетку.

Синьор Перетти был принят служителем в детский приют в Баньяковалло. Он не знал, что делать со львом, куда его пристроить.

И как был рад сеньор Перетти, когда рядом затормозила военная машина и оттуда попрыгали солдатики. Они отстегнули от машины зеленую пушку, привязали к машине клетку льва с белой бородой и с величайшей осторожностью дотащили его до речки, за которой начиналась роща. Они открыли клетку льву с белой бородой, чтоб он сам мог себе найти пищу, отдали ему салют и поехали дальше, а зеленая пушка, весело подпрыгивая, покатилась за ними.

Лев вышел из клетки, осмотрелся и робко вошел в маленькую речку, которая еле достигала его колен.

Роща скоро кончилась. За ней открывались холмы. Лев видел зайцев, стремительно проносившихся мимо, видел коров, лошадей, но он был стар, ноги не слушались его, а клыков у него не было.

Так он шел голодный куда глаза глядят.

На четвертый или, может, на пятый день он заметил, что за ним следуют овцы. Лев еле шел, совсем обессиленный от голода. Он медленно поднялся на холм, не желая встречи с овцами, поскольку без клыков, с расшатанным одним зубом, с больными когтями он не смог бы управиться даже с ягненком.

Овец было много, будто белое облако поднималось и бесшумно обволакивало холм, медленно, очень медленно, сужаясь и поглощая пространство вокруг льва с белой бородой. Ему стало ясно, что овцы атакуют его, постепенно страх перед этим шелестящим потоком овец охватил его, и он никак не мог с ним справиться.

Некогда его львиное сердце, всегда бьющееся ровно, даже во время гнева, даже в погоне за стадом антилоп, сейчас вздрогнуло и затрепетало как у птички, которую он в детстве в Кении ради забавы захватил, подержал в пасти и отпустил.

А сейчас его пасть отвалилась от страха, посеревшая, полинявшая его кожа мелко-мелко дрожала, как у лошади, которая дрожью сгоняет со спины мух.

Овцы продолжали наступать.

Лев оглянулся, ища помощи. О, как мечтал он сейчас о хлысте синьора Перетти, свист и треск которого выводил его из себя и вызывал такой гнев, что он хотел его сожрать вместе с сеньором Перетти. Он мечтал снова стать богом огня и вылетать из жерла Везувия, вместо того, чтобы лежать на этом маленьком холмике.

Когда лев достиг вершины холма, паника овладела им окончательно, и он (о, позор) решил спрятаться в жидком кустарнике и свалился там, уложив голову на землю так, чтобы стать маленьким и невидимым.

Едва он успокоился и сердце начало биться тише, как в ухе, приложенном к земле, вдруг начал нарастать гул, и земля задрожала. А в другом ухе он услышал тихое потрескивание.

Лев понял, что овцы обгладывали кустарник. Кусты оголялись, и медленно, как на фотографии, начало появляться огромное тело льва.

Все вокруг него заполнилось противными мордами овец, на него смотрели тысячи водянистых глаз. От страха у льва снова забилось и запрыгало сердце. Воля окончательно покинула льва с белой бородой, и пасть его снова отвалилась.

И тут совсем рядом оказалась маленькая овечка с красной повязкой вокруг шеи, видимо, от дурного глаза. Догадалась ли овечка, что это — пасть льва, или приняла ее за пещеру — дрожащему от страха льву понять было невозможно. Однако она зашла в пасть, перебирая маленькими ножками, от чего стало щекотно, и льву стало невыносимо трудно сдержаться и не захохотать, что в его положении было очень рискованно. Наконец овечка сложила пучок травы и сочных листьев, весело выскочила из пасти и побежала за мамой, которая уже начинала ее искать.