Восемь тетрадей жизни

МНОГИЕ ЗНАНИЯ — МНОГИЕ ПЕЧАЛИ

Сидели мы — Тонино Гуэрра, Тоник Эйдельман, я и наши жены. Правда, сказать о Лоре Гуэрра только как о жене, значит сказать на треть, на пятую часть от истины. Во-первых, она переводила, а стало быть, была как бы соавтором. Как его, так и наш. Проверить-то мы не могли, а она говорила каждый раз дольше, чем любой из нас. Да и вообще, вся организация взаимоотношений России и Гуэрра полностью была на ее, так сказать, плечах.

Мы учили жизни друг друга. Он своей — мы нашей. Так сказать, познавали, разглядывали… показывали наши миры. И это лишь после мы поняли, что учили, объясняли друг другу, как говорят в Одессе, за жизнь.

Короче. Я говорил Тонино, что мне по моей повести надо написать сценарий. Это хроника одной больницы. Начинаться должен фильм с окончанием строительства и заселением помещений. У Гуэрра, видно, тотчас включилась в голове какая-то машинка. Из него прямо посыпались идеи и образы. Мы слушали его, отвесив подбородки. Но… Было это прекрасно, да далеко от нашей действительности. Нам нужен был реализм. Но наш реализм. Чтоб без фокусов. Ведь снимают советские киношники для советского зрителя и утверждают советские инстанции. Он с самого начала не мог уяснить себе наши правила и стал сравнивать их с волей их продюсеров. А тем-то — успех, сборы, деньги. А у нас… Словно богачи несметные, мы (они, инстанции) могли выкинуть готовый фильм, а стало быть, все потраченные деньги, если он не соответствует той реальности, что хотят увидеть наши начальники.

И начал:

— Пустые помещения. Еще не везде отмыто. Камера идет из комнаты в комнату. И все время телефонный звон. По полу ползет телефонный провод. Камера за ним. Посередине комнаты на полу аппарат и звонит, звонит… Но никто не подходит. Больница! Уже звонят, уже нужны, наверное, а…

— Тоничка, — Лора приостановила перевод. Она-то не в Италии родилась, а много своих взрослых лет прожила в России. — Так не может быть в Союзе. Им же нужен реалистический фильм.

— А что здесь не реального?

— Тонино, больница построена, но еще долго будут добиваться телефона и торговаться за каждый номер.

— Не понимаю. Больница построена. Больные есть всегда. Каждый день пустой больницы — деньги. Считай, горят впустую. Телефон с первым кирпичом здесь должен быть.

— Тонино, когда мы открывали больницу, нам кровати не давали. Говорили, больницу открывайте, но кроватей пока нет. А ты говоришь, телефон.

— Не понимаю. — Он иногда может нечто основополагающее сказать по русски: «Не понимай».

Будто это могли понять мы. Но мы привыкли. Мало они чего там не понимают — много чего они нашего и у нас не понимают. А вот как-то один американский профессор, уж не помню сейчас в какой отрасли знаний он профессорствовал, спросил, каков мой годовой доход. У меня ни в голове, ни в кармане такого понятия не существовало. Я объяснил ему про месячную зарплату — понял. Я назвал ее в цифрах, и он в ответ взорвался: «Это грубая антисоветская пропаганда!» Ну! А уж понять открытие больницы без кроватей и нам-то не под силу.

— Не понимай. Это абсурд.

А всепонимающая Лора переводила нас с улыбкой. Она хорошо понимала обе стороны и была, так сказать, над схваткой, хоть никакой схватки-то не было. «Не понимай» — хотя обе стороны на самом деле всё «понимай».

Вы вот отстали в своей литературе, у вас, например, нет абсурдистской литературы, но…

Господи! Тонино! Ты же видишь, что нам реализма достаточно. У нас полно абсурда. Только запиши получше. Ты знаешь ли, понимаешь, что такое социалистические соревнования на работе? Что такое повышенные обязательства, ну, скажем, в честь столетия Ленина, или поскольку впереди определяющий, или завершающий год пятилетки, или пятилетка в четыре года?

Подождите, рагацци. Соревнование понимай. Кто больше. Конкуренция — да? Ну, социалистические, ладно. — Лора торжествующе-иронически улыбается. — А перке повышенные? Что это?

Вот, пойди объясни. Объясни им, апологетам абсурда в литературе.

— Ну, Тонино. Создается план. А повышенные — значит сделать больше.

И получается?

Считается, что получается. Может получиться.

Значит план составлен неправильно.

— А на самом-то деле не получится. Всем известно, но на бумагах, хоть на полпроцента, а запишут, как перевыполнение.

— Перевыполнение чего? Мы смеемся.

— А повышенные обязательства в бухгалтерии? Ты понимаешь? Или у зубного врача? Перевыполнение по зубам. — Смеемся. — Ну, скажи сам, зачем нам литература абсурда? Вам абсурд, когда люди носороги, или там, человек насекомое. А вот люди это люди — никто не понимает, а все делают и приветствуют.

— Так не делайте.

Вот это и есть абсурд, который вам не понять. Все не понимают, но делают, порой и хорошо, и все довольны. Наше хирургическое отделение оказалось победителем этих соцсоревнований.

— Не понял. — Это он сказал нормально, по-итальянски. Лора перевела.

И сын мой маленький не понял. Но читать уже научился и прочел на значке, мне врученном: «Победителю… Кого ты победил?» Объясни ему — король-то голый.

Вот и получили. Это ж не абсурд — это факт. Где та страна?

Мы с Тоником перебивали друг друга, соревнуясь, кто точнее объяснит наш абсурд. Но абсурд тем и абсурд, что необъясним — смотри и наслаждайся. Или вживайся и страдай. Мы и возомнили, загордились, что имеем нечто, что там, за бугром, надо иметь ум изощренный, незаурядный, чтоб эдакое вообразить. Нам казалось, что мы научили Великого Мастера уму разуму, как жить и понимать настоящую жизнь.

И мы с ощущением собственного лучшего понимания жизни на земле и умения работать приготовились слушать впечатления Тонино о поездке в город, который уже и еще был Ленинградом. «Уже и еще» — смотря с колокольни какого времени смотреть. Кроме обычных удивлений и радостей ленинградских, Гуэрра был поражен и уязвлен тем, что итальянцы так много сделали в Питере, а они там про это ничего не знают.

— Перке не написано. Вот вы, два вполне креативных человека. Почему бы вам не написать книгу о том, что сделали итальянцы в России. Оказывается достаточно много и не только в Ленинграде.

Светская советская беседа. И мы согласно кивали головами, подтверждая, что мы, действительно, креативные и всё можем.

Так напишите.

Так напишем.

Светская беседа. Ну предложили, ну согласились. Известно, как это будет: начнем писать, поверив этому милому, доброжелательному заказу. Сколько раз уже бывало. Даже, порой, в застольях в ресторане Дома литераторов тебе сделают интересное предложение, дадут визитную карточку, телефон, обозначат время: «… и начинайте, жду, надеюсь…» А потом придёшь. «Пишите, пишите, а мы включаем в план». И через какое-то времени зайдет речь о договоре. «Вот только включим в план. Через три месяца у нас обсуждение планов на ближайшие три года…» Ну и так далее. И вот напишешь, и начинаются хождения… Бред он бред и есть. Но это жизнь, и мы с ней знакомы и мы во всеоружии.