Восхождение на пустующий трон

Эдвард вновь остался один на один с сумерками, Морис еще немного посапывал в стороне. Блики лунного света отражались буквально ото всего: от моря и его ряби, от иллюминаторов кораблей, да даже от гладких камней известняка. Юноша снял с шеи амулет, поднес его к своему лицу и раскрыл.

— Что же сейчас происходит с тобой, рядом с тобой и у тебя на душе? — прошептал еле-еле слышно молодой капитан, смотря на закрытый амулет, не смея даже открыть его. — Столько писем уже написано тебе… Надеждой пылаю, что хоть одно из них до тебя дойдет. Сколько еще мне быть в этом море? — легкий ветерок чуть поднял непослушные черны локоны. — Такими темпами, так еще года три. Ты на меня так накричишь, что я еще неделю буду молить прощения у тебя в ногах. Но самое главное — дождись, прошу тебя. Я стал другим. Только обстоятельства смогли изменить мой скверный нрав. — и посмотрел на спящего Мориса. — Вот еще одно испытание для меня. Душа, что одновременна так схожа с моей и так отличается. Позволь мне, Морис, через тебя измениться в лучшую сторону. Обрести ту мудрость и тот ум, о котором я так мечтаю. — минуту погодя, Джонсон нежно погладил крышку амулета и надел его на шею, на его законное место.

Юноша на крыше замолчал. А холодный ночной ветер, наоборот, лишь стал набирать скорость. Вскоре и ночь прошла, и на часах уже пять часов. Как раз в это время вся команда «Пандоры» и должна уже вовсю готовиться к приходу своего капитана. Эдвард схватил все еще спящего Мориса за ноги и перетащил его на середину крыши. Не хватало еще такой глупой смерти. А сам спустился с крыши, вышел из форта и стал спускаться в порт. Ранее утро, даже крики чаек, были едва-едва слышны, а солнце только-только начало показывать свои очертания из-за горизонта. Начался новый день, что подарит нашему капитану самое дорогое, что есть в мире — время.

Глава 20: «Прайд против своего вожака»

21 февраля 1716 год.

На заре Эдвард, наконец, вошел в свое старое пристанище, в свою каюту. Здесь все для него было родным: три ступеньки в середине каюты, разделяющие комнату, слева его нетронутая кровать, как будто на ней и не спал никто, чистая столешница массивного стола, все такое же мягкое кресло и сундук стоящий прямо под иллюминатором, над которым красовались часы, повешенные Джонсоном, так давно. Стол с огромной столешницей, на которой все также лежала огромнейшая карта Вест-Индии. И линии, проведенные когда-то Эдвардом, также остались и стали намного рельефнее.

Юноша подошел к шкафу, со стеклянными вставками в дверцах и раскрыл их.

— Пусто. Да, у меня и было пусто. Нужно наполнить эти полки книгами, у меня всего три сейчас. Из библиотеки Майта возьму, когда-нибудь. — капитан закрыл дверцы и развернулся к тумбе. — А там я всегда хранил, как мне помниться, свои щитки, что сейчас на мне. — Эдвард прошел к столу с огромной картой Вест-Индии. — И тут все так же, как и было десять месяцев назад. Даже грустно, что Палмер ничего не поменял. Мое логово не стоит даже твоего внимания? — поднялся по ступенькам и подошел к своему когда-то любимому рабочему месту. — Воспоминания. Будто бы в другой жизни это было. — и вспомнились картины его записей.

В этот момент в капитанскую каюту входит еще не до конца проснувшийся Оливер, держа в руках маленькую тряпочку, иглы и коробочку с сажей.

— Чего так рано? — зевая от усталости, еле-еле проговорил Нортон, что был одарен первыми за день лучами солнца.

— Нужно. Да не переживай ты так, сегодня ничего не предвидится — я буду отсыпаться.

— Как хорошо. Я-то думал мы начнем форсированное нападение на «Бриллиантовых». — лекарь прошел вглубь каюты, положил на рабочий стол коробочку с сажей и тряпкой протер одну из игл.

Эдвард уселся на стул, который всегда стоял перед столом, и положил руки на стол костяшками вверх.

— Что бить будем и где? — расслабленно произнес Оливер, чуть вдыхая запах спирта.

— На кисти левой руки, под костяшками, на внешней стороне. И бить будем Кракена, его лицо с такими горящими глазами и парой толстых щупалец. А на правой руке в том же месте скрещенные шпаги, такие же, как и на флаге нашем, если помнишь.

— Помню. — никогда не стоит ставить под сомнение память этого блондина.

— И за ними черный фон, в котором пылают, как огни последней надежды, два глаза.

— В тебе с утра пораньше проснулась тонкая душа, что жаждет выйти наружу? — лекарь ухватил для себя стул и расположился рядом.

— Ты даже словами колешь? — легкой неприязни взгляд упал на безэмоциональное, еще не проснувшееся лицо Нортона. — Ты иглу-то наточил хорошенько? — не стал продолжать капитан донимать человека, что сейчас был властен над его телом.

— Обижаешь. Я единственный кто на этом корабле умеет бить татуировки и если бы еще я делал все кое-как, то вы бы все полегли не от пуль или шпаг, а от заражения крови, причем от моей иглы. — Оливер подложил под левую руку Эдварда тряпку и начал иглой водить по коже, выводя контур.

— В отличие от нас ты хоть что-то идеально делаешь. — с улыбкой на лице подметил капитан, припоминая все те сеансы, что он прошел.

— Не стоит мне льстить. — старательно двигалась мужская рука по грубой коже. — В искусстве самое главное не спешить.

— Ты называешь искусством очернение кожи?

— Да. Я словно притрагиваюсь к истории[1].

— К кровавой истории. Как думаешь, что нас ждет? — решился брюнет узнать о мыслях своего товарища.

— Пути Господни неисповедимы.

— Предлагаешь лишний раз не гадать?

— Да. А еще предлагаю кое-кому замолчать. — и зыркнул недовольным взглядом Нортон на своего капитана.

— Как пожелаешь.

Эдвард замолчал, а Оливер продолжил наносить первые контуры шпаг. После каждой пары проколов, он обязательно протирал место тряпочкой, убирая лишнюю сажу, а после четырех сотен проколов, доставал маленький точильный камень и натачивал иглу вновь, бережно протирая ее тряпкой, что пропитана спиртом. Через часа полтора упорной работы, Оливер закончил со шпагами. Все получилось даже лучше, чем мог представить себе Джонсон. Рукоятки шпаг начинались чуть выше уровня гороховидной косточки[2] и скрещивались ровно посередине кисти немного ниже центра самой кисти. Вверху между остриями шпаг, пара горящих темным черным пламенем глаз. Оливер протер татуировку и попросил Эдварда уже поменять руку, дабы начать бить новую.

— Вышло превосходно. — Эдвард поднес к своему лицу свою правую руку и около минуты не сводил своего зоркого взгляда с только что набитой татуировки. — Как красиво. Все же ты, Оливер, мастер своего дела.

— Уже сотню раз слышал. — Оливер вновь наточил иглу, взял сажу, нанес ее на кожу и начал набивать контур Кракена, образ которого он брал из одной красивейшей картины, которую он еще в юном возрасте увидал в руках у своего отца. — По уходу, как обычно. Не чеши, не царапай и не мочи в море.

Эдвард не чувствовал боли от тысячи прокалываний иглой Оливера. Прошлое в темнице все-таки очень изменило его тело. Все то, что происходило там, забыть было невозможно, но с этим нужно было жить дальше. Не бывает худо без добра. Из самых опасных передряг, из самых неприятных ситуация юноша умудрялся выйти живым все больше и больше накапливая такой неприятный, но ценнейший опыт. Но все это была лишь затравка для предстоящих событий. Чтобы сталь стала крепче ее многократно раскаляют и охлаждают. Чем выше температура закалки, чем холоднее вода, в которую окунают клинок, тем сильнее и смертоноснее получиться орудие.