Война меча и сковородки

Годрик долго молчал, а потом глухо ответил:

– Не могу обещать тебе этого.

– Поняла, - Эмер поежилась от озноба, хотя солнце так и припекало.
– Тогда смотри сам. В этот раз я не стану спорить, и при королеве соглашусь с любым твоим решением.

– Хорошо, - тихо ответил Годрик.

Худенький паж в красно-желтом берете несмело приблизился и передал Годрику записку.

– Королева просит придти в собор, помолиться, - сказал Годрик, прочитав послание.
– Просит, чтобы я был один.

– Это предлог, - ответила Эмер.
– Будет спрашивать о разводе.

– Тоже так думаю.

– Иди, не заставляй Её Величество ждать.

Годрик пошел, но почти сразу же вернулся.

– Мне, правда, жаль, - сказал он.

– Мне тоже, - кивнула Эмер.

– Господин! Господин!
– крики Сиббы заставили их оглянуться.

Верный оруженосец совсем запыхался, бегом одолев лестницу, и стоял, уперев ладони в колени, и пытался отдышаться.

– Зачем кричишь? Пожар случился, что ли?
– недовольно спросил Годрик.

– Господин...
– Сибба смог, наконец, говорить ровно: - В кузне взорвалась плавильная печь...

– Кто-нибудь пострадал?
– Годрик схватил его за плечо и встряхнул.
– Все живы? Ну же, не тяни!

– Все живы, но двоих хорошо обожгло... Пожар тушат, надо привезти нашего лекаря, тамошний не справится...

– Едем!
– Годрик стремительно направился к лестнице, но остановился, оглядываясь на Эмер.
– Королева ждет меня...

– Езжай в деревню, - сказала Эмер, - ты нужен сейчас там. Я скажу Её Величеству, что ты задержался неумышленно.

– Благодарю, - Годрик коротко кивнул и исчез в сумраке коридора.

Сибба, так и не успевший отдышаться, со стонами поспешил за ним.

Эмер развернулась совсем в другую сторону и побрела в церковь. Сейчас королева опять устроит допрос, снова будет упрекать в легкомыслии и предательстве... Странно, но теперь Эмер не чувствовала страха или раздражения перед этим разговором. Слова Годрика окончательно опустошили ее.

Она шла медленно, останавливаясь у каждой бойницы, чтобы посмотреть вдаль. Вот и закончились ее дни хозяйкой в Дареме. Собственно, закончились, так толком и не начавшись.

В церкви было темно, только две свечи горели у алтаря. Не было видно и обычной королевской свиты, и это еще раз подтвердило, что королева задумала вовсе не молиться. Эмер подошла к алтарю и осмотрелась.

Никого.

Может, королева передумала и удалилась? Или зашла в исповедальню? Кается в грехах Ларгелю Азо, а он презрительно кривит губы, выслушивая о королевских проступках. Но из исповедальной не доносилось ни шепотка. Значит, епископа тоже нет в соборе?

Поглаживая крышку саркофага, Эмер припомнила последнюю встречу с епископом. Тогда тоже был полумрак. И камень скрежетал о камень.

Тут сердце застучало быстрее, и безразличие исчезло, как по колдовскому заклинанию. А чем же скрежетал Его Преосвященство? Возможно, есть тайник? Неплохо было бы на прощанье раскрыть епископские тайны.

Эмер ощупала саркофаг, но потайных ящиков не обнаружила. Подумав и оглянувшись, она уперлась ладонями в край. Крышка подалась, хотя и с трудом, и раздался знакомый скрежет. А ведь святые мощи должны покоиться в запертом гробу, это всем известно.

– Да простит меня святая Медана...
– пробормотала Эмер, заранее извиняясь перед святой.

Она сдвинула крышку на три ладони, заглянула внутрь и тут же отпрянула, осеняя себя священным знамением.

– Яркое пламя!
– вырвалось у нее.

Пытаясь унять бешено застучавшее сердце, Эмер взяла свечу и снова заглянула внутрь. В каменном гробу лежала мертвая женщина. Красивая, золотоволосая, в бархатном платье, сплошь расшитым золотой нитью. На голове, шее и сложенных крестом руках сверкали золотые украшения. Эмер наклонилась, рассматривая покойницу.

Неужели это - тайна Ларгеля Азо?

Убил ту, которая не ответила его греховной страсти и спрятал среди мощей? Знал, что здесь никто не станет искать труп?

Лицо красавицы было белым, как первый снег, губы страдальчески приоткрыты, а из-под полуопущенных век поблескивали глаза - совсем как живые. Этот блеск напугал Эмер. Она даже прикоснулась к щеке женщины, проверяя - правда ли деле умерла. Но кожа была холодной и твердой. Свеча в руке Эмер дрогнула, и под ресницами покойницы снова вспыхнули искры, словно она исподтишка наблюдала за происходящим.

– Я не боюсь, совсем не боюсь, - бормотала Эмер, касаясь холодного века, и приподнимая его.

Второй раз она уже не поминала яркое пламя, хотя снова отшатнулась и выронила свечу. Пламя погасло, и стало совсем темно, только еще один огонек теплился в подсвечнике.

Несколько раз глубоко вздохнув, Эмер нашарила на полу оброненную свечу, зажгла ее и опять склонилась над саркофагом. То, что она приняла за блеск глаз, было блеском драгоценных камней. Два изумруда были вставлены в пустые глазницы.

– Так ты и есть Медана, - прошептала Эмер, совсем по-другому вглядываясь в лицо мученицы, жившей сто лет назад.
– Да простят меня небеса, а я ведь заподозрила Его Преосвященство в убийстве. Вот зачем герцог привез ему изумруды...

Теперь она видела, как ошиблась. Женщина в саркофаге просто не могла умереть недавно. От тела ее не исходил запах разложившейся плоти, наоборот, оно пахло приятно и сладко, как восточные благовония, но не так резко. Кожа туго обтягивала кости, но сохранилась на удивление хорошо. Видны были даже морщинки в углах рта.

– Я не хотела тебя тревожить, - покаялась Эмер.
– Не сердись за любопытство.

Надо было поскорее закрыть крышку, пока не застали на месте преступления и не обвинили в осквернении святыни, но Эмер не могла заставить себя сделать это. Лицо Меданы, пришедшее из глубины времен, притягивало взгляд.

– Муж не любит меня, - сказала вдруг Эмер неожиданно для себя самой.
– И никогда не полюбит. Он считает, что я недостаточно утонченна для него. Какая нелепость, верно? Я бы любила его, будь он простым рыцарем, а не лордом. Даже если бы он стал кузнецом, я бы его любила. Говорят, ты помогаешь в любви. Я поставила тебе десять свечи и поклонилась сто раз...
– она поколебалась и исправилась: - Нет, не сто. По-правде, всего пятьдесят. Даже, двадцать, наверное... Но разве это важно? Главное - не поклоны, а вера. Правильно? Вот я попросила от всего сердца, а он меня не полюбил. Может ты и не помогала, а может, просто долго думаешь. Вобщем, не надо помогать. Он все равно меня не хочет. Пусть разводится и выбирает утонченную, нежную, которая играет на тридцати музыкальных инструментах и крутит веретено день и ночь. Если ему так будет лучше - пусть. Не стану препятствовать. Хватит унижений, - она помолчала и пожаловалась: - Но он так хорошо целует!