Война меча и сковородки

– Ты обманом заманил меня, чтобы получше рассмотреть мой синяк?
– осведомилась Эмер, глядя на рыцаря так высокомерно, словно была принцессой крови, а он - нищим вилланом, просящим милостыню.
– Я с удовольствием поставлю тебе такой же, будешь любоваться перед сном, глядя на себя в зеркало. Ведь красавчик вроде тебя, наверняка, смотрится в зеркало? Еще и сетку, поди, надеваешь, чтобы прическу не помять.

На самом же деле, сердце её подпрыгнуло, потом оборвалось с высоты её неженского роста, а потом понеслось вскачь такими неровными прыжками, как будто пьяный козленок резвился на лужайке.

Вот, значит, какой он - племянник Её Величества, братец противной Острюд... Наконец-то она разглядела его, хорошо разглядела, и нашла ещё более красивым, чем в своих воспоминаниях. Всё в нём говорило об аристократичности, породе и благородстве - и тонкий, немного длинноватый нос, и резкие черты бледного лица в обрамлении чёрных волос - как камея, высеченная на светлом агате с темным основанием. И он ничуть не походил на Острюд, ни единой чёрточкой. Всё это она поняла и почувствовала за считанные секунды, прежде, чем рыцарь ей ответил.

– Нет, не твой синяк заставил искать встречи, - сказал он.
– Ты одолжила кое-что моей сестре, а Фламбары долгов не забывают, - и кивнул Острюд: - Твоя очередь.

Она выступила вперед, и на её миловидном личике отразилось злое удовольствие.

– Это тебе за наглость!
– веско сказала Острюд и отвесила Эмер пощечину с правой руки.
– А это - за довесок к наглости!
– она ударила её по другой щеке.

Удары были так себе, но Эмер на несколько секунд оглохла и ослепла от подобного унижения. Будь это в честной драке, она бы и бровью не повела, но получать унизительные плюхи вот так, будучи пойманной в силок...

Она смерила Острюд взглядом и сказала сквозь зубы:

– Я прощаю тебе первую пощечину, но не вторую. Видят небеса, отделаю тебя так, что братец не узнает и испугается.

– Ещё и тявкает, - сэр Годрик перехватил руку Острюд, которая замахнулась для третьего удара.
– Довольно. Твоя обида отмщена, теперь успокойся.

– Ничего подобного, Годрик!
– Острюд злобно посмотрела на него.
– Она избила меня при придворных девицах, а я могу расквитаться с ней лишь наедине!

– Здесь Бон и Ульфар. И я, если ты обратила внимание. Трёх мужчин в свидетели тебе недостаточно?

Он произнес эти слова спокойно, но было что-то в его голосе, что немедленно охладило воинственный пыл Острюд. Да что Острюд, Эмер сама так и затрепетала, чувствуя его силу. Манерами и речами он напомнил ей лорда Ранулфа. Но то, что в Ранулфе раздражало, здесь было подкреплено уверенностью и физической силой, а посему казалось прекрасным. Мысленно она снова и снова вопрошала небеса, за что ей была ниспослана подобная несправедливость? Понравившийся рыцарь оказался родственником мерзкой Острюд, и отнёсся к ней, словно к врагу.

В глубине души Эмер с отчаянием и безнадёжностью понимала, что никакая ему не пара. Годрик! Благородное имя, означающее «небесный воин». И ему идёт это имя. Бесспорно, идёт.

Одет он с иголочки. Ткань, покрой и вышивка - всё безупречно, богато, но не вычурно, а она - в платье фасона позапрошлого года. У него густые волнистые волосы лежат ровно - волосок к волоску - достигая плеч, как шлем, а она - встрёпанная, и рыжая, к тому же. Каждый его жест, каждое слово говорили об образованности и воспитанности, а она от смущенья начала говорить, как простолюдинка. Даже хуже - как девка из Нижнего города!

Но ещё она понимала, что ни в коем случае нельзя показать этому красавчику собственную слабость. Потому что такие, обладая силой, и в других уважают только силу. Это она усвоила ещё в Роренброке, когда наблюдала за сражениями рыцарей.

– Свидетелей более чем достаточно, - сказала она с издевкой, опередив Острюд.
– Свидетелей вашей трусости, господин рыцарь!

Годрик немедленно повернулся к ней.

– Моей трусости?
– спросил он, высокомерно поднимая брови, а Эмер вдруг подумала, что он младше, чем ей показалось сначала. Гораздо младше. Должно быть, старше её на год или два. А уж спеси-то, спеси! Хватило бы на двадцать таких сопляков.

– Что же это, как не трусость? Трое рыцарей на одну прекрасную даму, - сказала Эмер сладким голоском.
– В бою действуете так же? Если противник один - наваливаетесь скопом, а если противников двое - смело бросаетесь в бегство?

– Пошла отсюда, - приказал Годрик сестре, и та не посмела ослушаться.

Семеня по коридору, она оглядывалась на Эмер через каждые два шага, и глядела со злорадством и ненавистью

Глава 5 (окончание)

Эмер заволновалась и облизнула губы. Что ещё задумал этот рыцарь, показавшийся ей при первой встрече таким прекрасным, а при второй - вовсе не прекрасным? Надругаться над королевской придворной он не осмелится. Или осмелится? Её бросило и в жар, и в холод, но глаз она не опустила и о пощаде молить не собиралась.

– У тебя гадючьи речи, - сказал Годрик.
– Хорошо хоть, зубы не гадючьи. А то прикусила бы как-нибудь язык и умерла от собственного яда. Но можешь говорить, что хочешь, всё равно не будешь услышана. Всем известно, что Фламбары никогда ещё не показывали врагам спину. А я - Фламбар до мозга костей, и воин от небес. Это тебе любой подтвердит.

– Да ты не только трус, но ещё и хвастун, - сказала Эмер, презрительно выпятив губу.
– Кажется, так и переводится твоя фамилия?[1]

Друзья Фламбара присвистнули.

– Годрик, - сказал рябой, - сдаётся мне, она хочет тебя оскорбить.

Сэр Годрик посмотрел на Эмер холодно, как на жабу.

– Если ты знаешь южное наречие, дорогая девушка, - сказал он, - то должна знать, что Фламбар переводится, как «огненный язык». Это потому что мои предки занимались кузнечным делом. Но есть ещё кое-что...

Он неожиданно схватил девушку за голову, сжав ей виски ладонями, как тисками, и крепко поцеловал в губы.

Никто и никогда не целовал её так. Поцелуи матери, сестёр и подруг не в счёт, а мужские поцелуи она видела только на картинках в книгах о рыцарях прежних времён. Но там всё выглядело по-другому. Дама скромно смотрела в сторону, а рыцарь с благоговейным трепетом касался губами её щеки. В поцелуе же Фламбара не было ни благоговейности, ни трепета, да и сама она не смогла выказать скромности, пусть даже и ложной. Больше всего этот поцелуй походил на удар раскалённым молотом в мозг и сердце. Дыхание Эмер пресеклось, а глаза сами закрылись. Наверное, Фламбар жевал какую-то душистую смолку, потому что вкус его поцелуя был и сладкий, и горький, как шиповник, вываренный в меду.