Вожатый из будущего

— На кого работаешь? На «солнцевских?»

— Просто прошу себе мелочь на сигареты, — пролепетал Колька. Теперь он боялся всех и вся. От разбитного хулигана, который мог при желании любому отвесить леща, не осталось и следа.

— Тут просто так стоять нельзя, — нахмурился парень. Хочешь «работать» — плати за место каждый день. И стой сколько хочешь.

— Не буду! — заупрямился Колька.

Бритоголовый не стал возражать. Он просто еще раз надул жвачный пузырь, взял новоиспеченного попрошайку под локоток и вывел наверх, напутствовав по дороге:

— Еще раз тут появишься — зубов недосчитаешься. Прокатимся с тобой. В лес. Я за рулем, а ты в багажнике…

Больше Колька решил не испытывать судьбу и, как и раньше, продолжил слоняться по городу совершенно без всякой цели: он катался в метро, в автобусах, часами мог сидеть на скамейках и смотреть себе под ноги. Теперь над бывшим заключенным потешались уже не подростки, а дети выросших детей СССР, то есть мои ровесники…

К соседу-бедолаге я всегда относился с сочувствием: родители и бабушка приучили меня никогда не смеяться ни над кем и не судить людей по внешности, не разобравшись во всем.

— Чтобы понять другого, надень его обувь и пройди его путь, — любил говорить отец. — Только так ты его поймешь.

Иногда я даже жалел, что не могу ничем помочь мужчине, который когда-то в юности на свою голову влюбился в первую красавицу лагеря. И вот теперь, кажется, выдалась такая возможность.

Уже под утро я вновь провалился в последний, беспокойный и тревожный сон, но он отличался от всех предыдущих. В этот раз я был не я.

* * *

Теперь я был не здоровенным парнем, отслужившим в армии, а худым, бледным, узкоплечим подростком, на целую голову ниже своего обычного роста. На моем лице было несколько порезов — я еще не научился аккуратно бриться. Я стоял в большом зале, наполненном людьми. Все эти люди почему-то смотрели на меня крайне неприязненно. Почему? Что я им сделал? За столом у стены сидела страшно неприятная на вид тетка лет пятидесяти, с очень злыми глазами и губами, сжатыми в тонкую ниточку. Одета она была в черную мантию. По обе стороны от меня стояли суровые люди в форме. Почему я здесь и кто все эти люди?

Неожиданно в толпе присутствующих я увидел знакомых: это были наши бывшие соседи — Кира Кузьминична и дядя Клим, родители Клавы и Коли. Помнил я их смутно — мы переехали из их двора, когда я был совсем маленьким, но несколько раз Кира Кузьминична с мужем приезжала к нам в гости в новую квартиру.

Взгляд Киры Кузьминичны, полный горя, почему-то был направлен прямо на меня. Ее супруг молча уставился в пол. Клава тихо плакала, вытирая слезы платком. А я и сам не заметил, что ко мне обратились.

— Подсудимый, — громко повторила неприятная тетка. — К Вам обратились.

— Да, — словно автомат, ответил я.

— Вам был задан вопрос!

— Какой? — глупо спросил я.

— Вы кричали вечером в тот день: «Убью!»?

— Кажется, да, — сказал я, тщательно пытаясь что-то вспомнить. В голове было все, как в тумане. Я с трудом понимал обращенную ко мне речь. — Да… нет, наверное, нет.

— Так нет или да? — теряя терпение, спросила судья.

— Да, кричал…

— Почему?

— Не помню.

— Не помните, что кричали?

— Не кричал.

— Вы спрятали тело девочки после того, как убили ее?

— Не помню.

— То есть Вы не отрицаете, что убили ее.

— Нет, не отрицаю, то есть нет, не убивал…

— Нечего из себя сумасшедшего корчить, — разъярилась судья, — была проведена судебно-психиатрическая экспертиза. В деле есть справка о вашей вменяемости, а еще признательные показания. Неправильную тактику Вы избрали, гражданин Фокин, Ваше поведение расценивается как неуважение к суду, даже с учетом того, что Вы — несовершеннолетний.

То там, то сям недовольные люди в зале стали выкрикивать:

— Под дурачка косит!

— Точно! Думает, пожалеют его, раз школьник!

— Попался бы он мне, я бы ему сказал пару ласковых…

— Тихо! Суд идет! — прикрикнул кто-то, и все умолкли.

Я попытался промолвить нечто членораздельное в свою защиту, но не смог. Язык будто отказывался мне повиноваться. Кира Ильинична, прижав ладонь ко рту, молча смотрела на меня и плакала. А я почему-то думал только о том, какие вкусные конфеты она мне передала, и был преисполнен к ней огромной благодарностью… Все бы отдал, чтобы еще разок их попробовать, хотя к шоколаду у меня еще с третьего класса отвращение. А в остальном чувствовал я себя очень паршиво — в голове гудит, ноги — будто ватные, язык отказывается повиноваться…

— Дайте его мне, мерзавца этакого! Я его убью! Убью! — раздался вдруг истерический выкрик. Народ в зале обернулся.

Я тоже повернулся и увидел высокую, стройную женщину с заплаканным лицом и фотографией какой-то девочки в руках. Фотографию она нежно прижимала к груди, а на меня смотрела с нескрываемым отвращением.

— Дайте! Дайте! — еще раз с безумным видом прокричала она и ринулась в мою сторону. Двое милиционеров схватили ее под руки и вывели из зала суда.

Прозвучал приговор. Я так и не понял, сколько лет мне дали, и где предстоит отбывать наказание. Голова была тяжелая, как бетонная свая. Я попытался мысленно сложить два плюс три и понял, что даже это у меня не получается. Будто я не спал целую неделю… Помню, похожее чувство было у меня, когда я, готовясь к экзамену по сопромату, несколько дней спал по два часа… Или же меня чем-то накачали…

Меня вывели из зала, посадили в автозак и куда-то увезли. Кира Кузьминична и Клава по-прежнему плакали, глядя мне вслед, а ее муж, даже выйдя на улицу, так и стоял, потупившись… Автозак ехал по дороге, я безучастно смотрел в зарешеченное окно и думал о том, что жизнь моя безнадежно сломана…

* * *

В начале восьмого утра я очередной раз проснулся. На моих руках не было наручников, а спал я вовсе не в камере СИЗО, а в комнате общежития, стены которой были оклеены плакатами популярных в восьмидесятых певцов. Уф-ф, кажется, это был всего лишь кошмар… Кошмар, который когда-то для одного моего знакомого стал явью…

Я понял, что дальше нет никакого смысла себя мучать. Все равно поспать нормально у меня не получится. А кошмаров на сегодня хватит. Хоть мне и не нужно никуда идти ранним утром — пары начнутся только в сентябре, лучше взбодриться. Душ, к тому же, свободен — не надо выстаивать длиннющую очередь. Да и на кухне плита никем не занята. Я разыскал в шкафчике банку растворимого кофе «CACIQUE», которую презентовала мне Тамара, когда я заявился к ней на порог с запиской от ее благоверного, поставил чайник и заварил себе кофейку. На вкус бразильский кофе, пусть и растворимый, был намного приятнее, чем львовский кофе «Галка», который когда-то по случаю притаранил в общежитие наш третий приятель — Ленька.

Еще заботливая девчонка, понимая, что мне еще несколько дней жить в общаге одному, дала мне батон хорошей колбасы и банку зеленого горошка. Друг будущего мужа все-таки и свидетель на свадьбе, как не позаботиться? Это было очень кстати, так как работы у меня сейчас не было, и не было, соответственно, и денег: магазинчик, где мы когда-то с Валькой подрабатывали, закрылся. Управляющий Арсен таки спалился на каких-то махинациях и, не дожидаясь ареста, быстро свинтил из Москвы вместе со всем своим большим семейством. Жаль, когда-то меня эта подработка очень выручала. Поэтому я был очень рад провианту, презентованному бедному безработному студенту Валькиной невестой.