Вожатый из будущего
Шрифт:
— Помогайте тогда, — вновь становясь веселой, отозвалась Клава. Она умылась водой из умывальника, висящего на дереве, и вытерлась рукавом кофты. Настроение у нее стало получше. — Чем больше дров, тем лучше. Мы тут надолго. Еще дня два точно пробудем.
Вечер был просто замечательным. Я будто окунулся в беззаботный бардовский мир. Здесь никто не спрашивал, кто ты и откуда, сколько зарабатываешь. Умеешь петь, играть — молодец. Просто помогаешь по хозяйству — тоже отличный парень. Сидя на бревнышке рядом с Клавой, мы все втроем уминали гречневую кашу с тушенкой из железных мисок, пили мутный чай, пахнущий елкой, и активно подпевали исполнителям песен.
Выступали все по очереди — и соло, и парами,
— Тут из «Поющего» человек десять, не меньше, — доверительно сообщила нам Клава, которая, вдоволь поев и выпив горячего чаю, снова стала милой и доброй.
— Откуда? — не понял я.
— Из педагогического, — пояснила Клава. — Его так и называют: «Поющий институт». Там еще Визбор свой «Мадагаскар» написал. Якушева, Ким — все оттуда.
Я понятия не имел, кто все эти люди, однако в бардовской среде, очевидно, они были очень известны. А Якушевой оказалась миловидная дама лет пятидесяти по имени Ада, которая одной из первых на сцене исполнила несколько песен и сорвала бурю аплодисментов.
— Ким мне не очень нравится, — продолжала Клава, — стиль у него какой-то цыганский. — А вот Адочка — очень милая. Она сама попросила Визбора когда-то научить ее на гитаре играть.
К концу вечера я уже научился немножко разбираться в бардовских песнях и даже выучил наизусть несколько куплетов. К слову, оказалось, что барды пели не только простые песенки про солнышко лесное, запах костра и дальние тропы. В песнях нередко поднимались остросоциальные темы, звучали упоминания о «подъездах для начальников», «кабинетах с холуями и секретаршами» и прочем. Пелись эти песни по-другому, тише, что ли, и осторожнее. Оно и неудивительно — вряд ли кто-то хотел, чтобы тексты песен про «пайки цековские» ушли куда-то наверх.
В общежитие я вернулся за пять минут до закрытия. Пришлось даже пробежать пару кварталов, чтобы успеть. Однако переживал я зря. Строгая вахтерша, обычно ругающаяся, когда кто-то опаздывал, только подмигнула мне:
— Что, Матвейка, подружку провожал?
— Ага, — кивнул я, естественно, решил не посвящать милую старушку в подробности. Пусть думает так, как ей хочется.
Вернувшись в комнату, я, едва раздевшись, плюхнулся на кровать и попытался собрать мысли в кучку. Значит, незадачливый пацан Колька не виноват — я был точно в этом уверен. Он просто оказался не в то время не в том месте и сейчас расплачивается за это. А еще нашелся неизвестный доброжелатель, который передает ему сладости в тюрьму… Задача, которую мне предстояло решить, была сложной — мало отмотать время назад, надо еще сделать так, чтобы невиновный был оправдан…
Глава 16
Спал я в ту ночь в общежитии крайне беспокойно — было то душно, то очень холодно, несмотря на то, что за окном стояло лето. И дело даже не в том, что я сменил свое роскошное ложе с ортопедическим матрасом на обычную панцирную кровать сначала в корпусе пионерского лагеря, а затем — в общежитии института. Ну и что, что накрывает меня теперь простенькое колючее одеяло, от которого поутру чешется все тело? Я уже — бывалый «попаданец», не впервые переношусь из одного мира в другой, и к «даунгрейду» мне не привыкать. Надо будет — и в палатке посплю, как барды, не переломлюсь, чай, не неженка, а крепкий взрослый парень. Мой двойник вон даже в армии успел отслужить!
Причина моих беспокойных ворочаний ночью была в другом: меня мучали обрывки каких-то странных и совершенно непонятных снов. Одни видения сменялись другими, я постоянно ворочался и просыпался. Наверное, это из-за того, что предыдущий день был очень насыщен событиями. Сначала мне снилась Клава, только не веселая девушка с гитарой за плечами и сборником бардовских песен в руках, а полная дама с сиреневыми волосами, которая,
заявившись в общежитие, сообщила мне замогильным голосом, что я отчислен из института. Я проснулся в холодном поту и еще с полчаса, наверное, ворочался, пытаясь заснуть.Потом видение сменилось: я очутился вместе со своим приятелем Валькой в каком-то роскошном зале среди множества угощений… Валька, одетый в новый, с иголочки, идеально отглаженный костюм, держал под руку свою невесту в белом платье с фатой и слушал торжественные речи гостей. Я сидел рядом с Валькой. По левую руку от невесты сидела ее приятельница — та самая, которая когда-то чуть не стала жертвой нападения на инкассаторов в универмаге «Молодежный». По лицу обоих молодоженов было понятно, что весь этот официоз их жутко утомляет, и они мечтают лишь об одном — остаться поскорее вдвоем в квартире, где нет вообще никого, и не вылезать оттуда несколько дней. Прехорошенькая Тамарина подружка тоже скучала и с интересом поглядывала на меня…
Родственники и знакомые, приглашенные на свадьбу четы Потаповых, один за другим произносили скучные тосты, молодожены скромно целовались и принимали подарки… Бутылок на столах не было видно, но я был уверен, что в самоварах и чайниках, стоящих на столе, было не что иное, как водка и вино. Так и проводились свадьбы в СССР в разгар анти-алкогольной кампании. Внезапно раздался жуткий треск и грохот, раздались чьи-то крики, и видение исчезло.
Теперь перед моим взором появился бедолага Коля Фокин — не подросток, который бегал по лагерю с жуткими воплями: «Убью!», а сорокалетний доходяга с помятым грустным лицом в старой замызганной рубахе и поношенных штанах с пузырями на коленях, стреляющий сигаретки и деньги на пиво у прохожих. В глазах некогда вполне симпатичного и веселого парня, то есть уже мужчины, застыла какая-то невероятная тоска. Таким я и видел своего бывшего соседа, когда случайно встречал его на улицах Москвы.
Многие жители нашего района, по которому бесцельно скитался Колька, жалели бедолагу и, как и я, верили, что он просто попал под раздачу. Дворовые пацаны, те, которые были подобрее, общались с ним, как с ровесником и даже защищали от нападок местной шпаны. Они даже подкармливали несчастного пирожками, взятыми из дома у мам и бабушек. Мужики, копошащиеся в горожах, тоже преисполнялись сочувствия к Кольке, приглашали бывшего зэка за стол, накладывали чего-нибудь поесть и наливали стопочку… В общем, так и жил он — от милостыни до милостыни.
Как-то Коля, которому надоело шляться зимой по улицам, подрядился попрошайничать в переходах метро, но буквально через десять минут его оттуда вытолкали. Перед бывшим зэком открылась суровая правда жизни: нищенство в московском метро — это не что иное, как хорошо поставленный бизнес. Безногие и безрукие попрошайки, жалобно призывающие пассажиров «помочь ветерану», не участвовали ни в каких афганских войнах. Они просто потеряли конечности либо в результате несчастного случая на производстве, либо замерзнув где-то по пьянке. Уверяющие, что им нечего есть, нередко уже с утра пахли сильным перегаром. На водку у них откуда-то деньги находились. Квартир «бомжи» тоже давно лишились — или «помогли» ушлые родственнички, или облапошили «черные» риэлторы. В общем, деваться было некуда.
Бедолаг, работающих попрошайками, держали в подвалах, где их мыли и давали поесть какую-то баланду, одевали в военную форму, спускали в шесть часов утра в метро по эскалатору, заставляли кататься на досках по вагонам и произносить слезливые просьбы максимально жалостливым тоном… Забирали ближе к полуночи, когда уходила последняя электричка. Деньги, естественно, у них отбирали все подчистую. Спорить никто не осмеливался. А кому охота, не имея ног или рук, очутиться на улице?
Поэтому вставший у стены в переходе с протянутой рукой Колька и вылетел оттуда мигом, как пробка из бутылки, успев «заработать» только пригоршню мелочи. Почти сразу же к нему подошел сурового вида бритоголовый парень и, надувая пузыри из жвачки, спросил: