Вожатый из будущего

На стипендию тоже рассчитывать особо не приходилось — учебный год еще не начался. А за отработанные пол смены в лагере мне, скорее всего, ничего не заплатят — не доработал же. Может, кому-то покажется удивительным, что я так жду стипендию, но в те времена, куда я попал, она была вполне приличная — целых сорок рублей. Учитывая тот факт, что большинство работающих советских граждан получали около ста двадцати, деньги были очень даже приличные. Некоторые студенты из бедных семей умудрялись не только жить на эти деньги, но даже отправляли домой ежемесячно рублей по десять или пятнадцать — хоть какая-то поддержка больной матери или отцу.

Я взял из холодильника яйца, которые купил еще позавчера, и приготовил себе яичницу с колбасой и зеленым горошком. Наслаждаясь тишиной, я запивал свой нехитрый завтрак растворимым кофе и думал о том, что мне только что приснилось.

Сомнений никаких не было. Паренек, в тело которого я попал во сне, был Колей Фокиным, а на заседании, которое я видел, ему выносился приговор.

Я, конечно, ни разу не юрист, но сразу понял, что вопросы судья задавала ему крайне некорректные. «Вы спрятали тело девочки после того, как убили ее?» — это все равно, что спросить: «Вы перестали пить коньяк по утрам?». Адвокат, видимо, тоже не блистал профессионализмом, раз не сумел отмазать подзащитного. А еще я, то есть Коля, очень странно себя вел.

Внезапно я аж подпрыгнул и чуть не облился кофе. Мне пришла в голову догадка. А что, если кто-то специально хотел, чтобы ни в чем не повинного пацана засадили в тюрьму? А еще какие-то странные конфеты… Откуда они взялись на зоне и в следственном изоляторе, если ни родители, ни Клава их Коле не передавали?

Тут я вспомнил страшилку, которой всегда меня пугала мама. Я появился на свет только спустя много лет после того, как она вышла замуж за папу. Естественно, родители тряслись надо мной и всячески оберегали: в школу возили на машине чуть ли не до десятого класса, одного во двор не отпускали. Даже в лагерь летом мама отдавала меня крайне не охотно. А еще она очень любила рассказывать всякие страшилки на тему того, как кто-то ворует детей. Действовала она, конечно, из самых добрых побуждений, только вот мне после некоторых ее рассказов приходилось ночью включать ночник, чтобы спать было не так страшно.

Одной из таких страшилок был рассказ о злых тетях, которые ходят по улицам и предлагают детям сладости. Согласно маминой версии, съев конфетку, ребенок становился послушным, даже зомбированным, и выполнял все прихоти взрослого. Может, и несчастному Коле в СИЗО кто-то передал такие конфетки? Конечно, он не любит шоколад, но жизнь в СИЗО — не сахар. Тут и закуришь, даже если никогда в жизни не курил.

Однако, чтобы подтвердить мою догадку, мне пришлось ждать почти неделю. Самоотверженная Клава все-таки добилась короткого свидания с братом, когда того выпустили из ШИЗО, и, вернувшись, мрачно сказала, придя домой к отцу. Я в то время сидел у него в гостях и делал наброски своей будущей программы.

— В общем, Колька говорит, что когда в СИЗО сидел, ему кто-то передал целую коробку конфет. Он хоть и ненавидел шоколад, но так оголодал за время отсидки, что сразу половину проглотил, даже не жуя, и запил чифиром.

— А он не подумал, что это странно как-то? — спросил я. — Родители и сестра прекрасно знают, что сын не любит конфеты, но их ему передают…

— В точку попал! Не подумал, — мрачно согласилась Клава. Мы втроем сидели на кухне, пили «индюшку» и ели вкуснейшие мамины орешки со сгущенкой. — Он вообще тогда способность думать потерял. Говорит, все, как в тумане. А потом еще на зону ему посылка пришла — не сало, не махорка, не носки и телогрейки, а точь-в-точь такая же коробка, красненькая. И записка печатными буквами: «Кушай, целую, Клава».

— И что?

— А то! Я, как услышала, сразу поняла, что это подстава. Кто-то мной представился! Никогда я в жизни я не подписывалась Клавой, когда с братом общалась. Он меня всегда «сеструхой» звал, ну я так и подписывалась в записках, например: «Зайди в магазин, там выкинули апельсины. Займи очередь, я позже подойду. Сеструха». И печатными буквами я разве что в шесть лет писала…

— А как конфеты-то назывались?

— А никак, — пожала плечами Клава. — Будто самодельные, говорит, но вкусные очень…

— А дальше? — упавшим голосом спросил я.

— Опять, говорит, умял сразу несколько штук, — посетовала сестренка. — Сначала, говорит, хорошо так стало, а потом резко — приступ ярости, прямо убить кого-то захотелось. Подрался там с кем-то из охранников, вот его в ШИЗО и закрыли. Какой-то странный «доброжелатель» у него объявился. Знала бы, кто это, вырвала бы ему руки и в одно место вставила… И дрянью этой шоколадной насильно накормила.

— Странно это все, — подумав, сказал отец. — А еще меня знаешь что, Клава, удивило в твоем рассказе? Что Коле на зону пришла всего одна коробочка. Вес передачи для заключенных, наверное, строго ограничен, да?

— Да, — согласилась Клава. — До двадцати килограмм вроде… Кажется, так. И посылки можно слать только с определенной периодичностью. Каждую неделю сумки принимать не станут.

— А ему самому не показалось странным, — продолжил папа, — что семья, зная о том, что он голодает, вместо того, чтобы собрать нормальную передачу, ограничилась конфетками? Я думаю, родственники обычно стараются напихать как можно больше еды и теплых вещей. Да и друзья сделали бы так же — набили сумку под завязку. Значит, никакой это не родственник и не друг.

Девушка уронила голову на руки, лежащие на столе, и зарыдала.

— Так и знала, что сделать ничего нельзя… Теперь условно-досрочное ему точно не светит…

— Ну-ну, — отец присел рядом и осторожно обнял ее за плечи. — Почему сразу нельзя-то? Не расстраивайся. Мы же тут не лясы точить тебя позвали. Что-нибудь придумаем. Съешь-ка лучше еще пару орешков. Перемелется, мука будет. Эх, не мастер я успокаивать женщин… Была бы моя Оля тут…

Я понял, что дальше бездействовать нельзя. Не хватало еще, чтобы Клава от постоянных рыданий сошла с ума и, как Колька, бродила потом по городу с пустыми стеклянными глазами. Пусть отец посидит пока на кухне с Клавой. А мне нужно делать дело. Я молча поднялся, пошел в комнату, включил компьютер и начал работу.

Глава 17

За всеми хлопотами я и не заметил, как практически зажили мои раны, полученные во время дурацкого падения из окна. Главный врач «Склифа» Николай Васильевич хорошо знал свое дело. Заявился я потом к нему на «Колхозную» лишь раз — снять швы. Больше никаких вопросов о моем таинственном перемещении во времени врач мне не задавал — его, как увлеченного человека, интересовала только медицина и больше ничего.

Тем временем настало первое сентября, и начался учебный год. С одной стороны, я был этому рад — началась движуха, общежитие наполнилось студентами, всегда было с кем поболтать, покурить, попеть песни под гитару… Я ходил на пары, слушал интересные (и не очень лекции), писал конспекты, вновь увиделся со странноватым ученым Игорем Михайловичем, который два года назад случайно попал в двадцать первый век. Тогда чудаковатый профессор чуть не сошел окончательно с ума, когда очутился в современном парке Горького и увидел множество людей, которые разговаривали сами с собой, прижав к уху странные прямоугольники… Но сейчас он, конечно же, напрочь об этом забыл. Историю с симулятором машины времени ученый тоже не помнил. Он все так же бубнил, читая лекции, ругался на ленивых студентов, не желающих учиться, и крошил себе мел на брюки…

Все вернулось на круги своя. В общаге снова стало шумно, весело, на этажах стоял запах пельменей, супа и чьего-то горелого ужина, а чтобы помыться, теперь нужно было отстоять очередь. Вернулись в общежитие старые приятели, появились новые… В общем, жизнь шла своим чередом. Мои товарищи Валька и Кирюха благополучно оттрубили свою смену в должности вожатого и вернулись в Москву. Валька, правда, в общагу уже не вернулся — он уже окончил институт и получил диплом. Я же только-только перешел на четвертый, предпоследний курс. С некоторой грустью я смотрел на пустую кровать товарища и постеры, висящие на стене. Его студенческая пора закончилась… Как все-таки было здорово, когда мы жили вместе…