Возвращение в Полдень

Утро и день первого июня Кратов провел в перелетах. Все, как в старые добрые времена. Хотя иногда ему казалось, будто он сорвался с цепи.

Так, он успел побывать в Дюссельдорфе, на короткой и весьма своеобразной аудиенции у комтура Плоддерского Круга в его резиденции на Шуманштрассе. Комтур с порога предложил ему свой пост, ибо устал, отяжелел и давно уже присмотрел себе делянку с домиком на одном из островков архипелага Лассеканта, что на Тайкуне, то есть подальше от забот, от людей и от цивилизации. От поста Кратов со смехом отказался, но назвал несколько имен, каковые соответствовали предлагаемой высокой чести. Они выпили по бокалу темного лангенфельдского пива и расстались довольные друг другом.

Из Дюссельдорфа Кратов направился в Льеж, благо в центре Европы все было рядом, где ему пришлось два часа объяснять хищной детской аудитории колледжа «Le Mokretz» при местном университете разницу между семигуманоидами и квазигуманоидами. Тема оказалась неисчерпаемой, и Кратов, взявши короткий тайм-аут, вызвал на подмогу Павла Аксютина. Тот примчался из Маастрихта посреди второго раунда, да не один, а с приятелем-тоссфенхом, чем привел милую учительницу, мадам Ланжвен, в смятение, а детишек в буйный восторг. «Вообразите, что я кентавр! – требовал Аксютин. – Честно, я очень похож. Конский круп с хвостом пускай дорисует ваше воображение. Ведь у вас есть воображение? А мой добрый друг Шаасхостеут останется тем, кто он на самом деле, то бишь тоссфенхом. Так вот я, кентавр, и есть семигуманоид, получеловек. А Шаас, хотя и обоснованно считает себя рептилоидом, в сумерках вполне сойдет за очень высокого и немного странного человека. Но как только выйдет луна из-за туч, всякому станет понятно, что это лишь иллюзия, что он только кажется человеком, а значит, мы будем правы, назвав его квазигуманоидом, почти-что-человеком. Как бы он ни протестовал…»

К обеду Кратов обнаружил себя в Люксембургской штаб-квартире Корпуса Астронавтов, где предъявил документальные свидетельства полного и необратимого разрушения грузопассажирского корабля класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот» Это послужило убедительным основанием для перевода «гиппогрифа» в регистре космических судов Ллойда-Парсонса из раздела бесследно пропавших в раздел безвозвратно утраченных. «Жаль ваш кораблик, – сказал принимавший Кратова столоначальник, раддер-командор в отставке Серж Альтамирано. – Как будто дальнего родственника теряешь. У вас нет такого чувства, брат-звездоход?» И они подняли бокалы с темным биванжским в память об утрате.

В Реймсе, в космопорте «Бержерак» Кратов перевиделся с командором Элмером Э. Татором, который прибыл на заключение очередного контракта. «Обычный грузовой рейс, – объяснял Татор. – Сто контейнеров туда, пятьдесят оттуда. И никакого веселья. А не предвидится ли в твоих планах, Кон-стан-тин, еще какого-нибудь броска в преисподнюю, с выпученными от ужаса глазами?» Со вздохом сожаления Кратов известил друга, что отныне он примерный семьянин и какое-то время намерен вести размеренный, предельно удаленный от вселенских катаклизмов образ жизни. Татор не поверил, но на всякий случай сказал: «За это надо выпить!» и достал из фризера две бутылки темного мазагранского.

После расставания с другом Кратов решил: больше никаких визитов. Уже по пути домой, в Коломбе-ле-Бель, его настиг вызов от Джейсона Тру, который сварливо напомнил, что ему было обещано интервью. «Наберитесь терпения, Джей, – сказал Кратов. – Скоро станет намного интереснее…» Почему-то он был уверен, что ему удастся отвертеться.

Кратов оставил гравитр на лужайке перед крыльцом, взбежал про ступенькам и вошел в дом.

– Малыш, я дома!

Марси сидела в кресле посреди пустой гостиной, вцепившись пальцами в подлокотники, неестественно выпрямив спину и глядя куда-то сквозь него.

– Кратов, – сказала она. – Я готова.

– Готова? – растерялся он. – К чему?..

– Ты что, совсем глупый? – тихонько переспросила она. – Я – готова. – Она замолчала, кусая губы. – И я ужасно боюсь.

– Нечего бояться, – сказал он с фальшивой уверенностью. – Я с тобой, ты со мной… Сейчас вызову доктора Лаланда, и все будет замечательно.

– Ты не понимаешь, – горестно промолвила Марси. – Я боюсь миллиона вещей. Я всего боюсь, даже самой себя! А вдруг у меня не получится быть мамой?

– Ну, знаешь ли… – принужденно засмеялся Кратов. – Я встречал в жизни много женщин, и не было ни одной, из кого не вышла бы прекрасная мама! Ты в хорошей компании, mon ange, и ты будешь лучшей мамой на свете.

– Я боюсь расстаться с ней, – продолжала Марси плачущим голосом. – Я привыкла, что она живет во мне. А теперь окажется без меня. Вдруг ей здесь не понравится? Вдруг я ей не понравлюсь?

– Поверь мне, малыш. Это будет очень рассудительная и доброжелательно настроенная маленькая девочка. Она отнесется к нашим закидонам снисходительно. Она полюбит тебя всем сердцем, как ее любишь ты…

– Я невыносимо люблю ее! – подтвердила Марси.

– …и, надеюсь, полюбит меня, как я люблю вас обеих.

– Кратов, дай мне руку, пока я не разревелась, – сказала Марси и немедленно залилась слезами.

Двери расступились, пропуская доктора Лаланда, сестру Шанталь и еще двух незнакомых сестричек, молодых, бессловесных и немного сонных.

– Дома или у нас, в клинике? – деловито осведомился доктор Лаланд.

Громадный, с черными усами вразлет, мощные руки, словно окорока, но, что удивительно, длиннопалые, бархатный голос… Обычно Марси таяла от его голоса и комплиментов, но сейчас была слишком занята своим внутренним миром, чтобы обращать внимание на что-либо вовне.

– А можно дома? – жалобно спросила она, хлюпая носом.

– Да хоть на лужайке. Если с нее убрать всю технику. Но разумнее будет перейти в спальню. Сейчас мы доставим вас в постель.

– Я сам, – сказал Кратов и взял Марси на руки.

Та молчала, словно бы стараясь скрыть от него какую-то важную мысль, и лишь печально вздыхала.

Из спальни Кратова сразу же вытеснили, и какое-то время он бесцельно слонялся по пустым пространствам дома, нервически пытаясь привести в порядок то, что давно уже было в идеальном порядке. Наконец он сел в темном конце коридора прямо на пол, зажмурился и сцепил пальцы на затылке. «Пусть все будет хорошо. Пусть все будет хорошо…» На короткий миг он увидел себя со стороны, сидящего в молитвенной позе, возносящего просьбы к небесам. Это было смешно и бессмысленно. Он немедленно встал, и тут же в дверях спальни возникла одна из сестричек.

– Мсье, мадам Дармон хочет держать вас за руку.

Бормоча: «Да-да, конечно…», он кинулся в спальню.

Марси, бледная, заплаканная, окутанная чем-то перистым, воздушным и розовым, походила на громадное кремовое пирожное и выглядела нелепо и трогательно.

– Вы готовы, мсье? – отрывисто спросил доктор Лаланд.

– Нет, – сказал Кратов перехваченным голосом. – А должен?

– Честный ответ настоящего мужчины! – засмеялся доктор.

Из розового кокона возникла тонкая дрожащая лапка Марси, и Кратов схватился за нее, как утопающий за соломинку. Их пальцы с силой переплелись.

– Только посмей сбежать, – прошептала Марси.

– Скорее я умру, – попытался отшутиться он и немедленно почувствовал, что действительно умирает.

Стены гостиной поплыли и закружились. Сестра Шанталь с доведенной до автоматизма расторопностью сунула ему под нос палочку с острым цветочным ароматом. Вращение чудесным образом прекратилось, панические мысли отступили и растаяли среди ночных теней.

– Марси, mon petit cheri, от вас потребуется некоторое усилие, – сказал доктор. – Я сосчитаю до пяти, и вы…