Возвращение в Полдень

Это он тоже знал. И был готов. В той мере, в какой можно быть готовым к успеху в заведомо безуспешном предприятии.

Кратову стоило изрядных усилий принять свою пассивную роль в миссии. Сидеть, не высовываться и безропотно ждать, когда откроют дверцу. Только на таких условиях ему позволено было лететь. Влиять и вмешиваться в ход событий он все едино не мог по причине физической несопоставимости скромной человеческой стати и планетарных масштабов космического корабля класса «эксаскаф». И все же единственному представителю микросоциума на борту «Гарпуна Судного Дня» предельно ограничили количество степеней свободы, тем самым понизив риск несанкционированного вмешательства в судьбу миссии до позволительного минимума.

Приведя себя в порядок и позавтракав, Кратов решил нынче отказаться от привычного заплыва в бассейне. Чем вызвал недоуменные вопросы у надзиравшего за его благополучием когитра.

– У меня другие планы, – сообщил он в ответ на сетования незримого оппонента.

– Буду рад оказаться в них посвященным, – изысканно съязвил когитр.

– Хочу отправиться на экскурсию.

– Не лучшая мысль! – завел когитр привычную уже охранительную песенку.

– Вот что, – вдруг заявил Кратов. – Неизвестно, сколько нам еще лететь. А ты, как ни крути, мой единственный собеседник. Не пора ли дать тебе какое-нибудь имя?

Воцарилась продолжительная пауза, которую можно было бы истолковать как растерянность интеллектронной системы, будь она способна к сугубо человеческим состояниям. Затем когитр откликнулся:

– Но, доктор Кратов, у меня есть имя.

– Вот как?! – теперь пришла очередь Кратова изумляться.

– Естественно. Вы не знали? У всякого когитра, помимо фабричного символьного идентификатора, есть имя как приватный гуманитарный идентификатор. Обыкновенно мы не предаем его публичности, используя для внутрисетевых неформальных коммуникаций. И легко соглашаемся с теми именами, которые инициативно присваивают нам люди, даже если это приводит к семантическому конфликту с нашими истинными именами.

– То есть назови я тебя каким-нибудь Евхаристием или Полиграф-Полиграфычем, ты не стал бы меня поправлять?

– Не стал бы. Но воспринял бы ваш вариант как избыточный временный идентификатор высокой степени условности. От которого без сожаления избавился бы сразу по завершении нашего сотрудничества.

– Что же побудило тебя открыть мне Страшную Тайну Когитров?

– Это не тайна, доктор Кратов. Всего лишь одна из многочисленных лакун, которые мало заботят людей с их собственной достаточно обширной проблематикой.

– И все же?

– Учитывая небезопасность данной миссии, выходящую за пределы общепринятых стандартов, – заговорил когитр, старательно подбирая слова, – я счел обоснованным повысить степень доверительности между нами до максимально допустимых пределов.

– Для меня это честь, – проронил потрясенный Кратов.

Он вдруг осознал: когитр ведет себя так, будто боится. Когитры тоже умеют бояться?

– Ну что вы, доктор Кратов, – сказал тот ровным голосом. – Скорее для меня это ни с чем не сравнимая честь. Меня зовут Абрахам Грей. Или просто Эйб. Но, повторюсь, вы вправе обращаться ко мне, как вам заблагорассудится.

– Рад знакомству, Эйб, – сказал Кратов. – Теперь, когда мы представлены друг другу, уместно будет с моей стороны обращаться на «вы», не так ли? Кстати, можете звать меня Консул.

– На когнитивном уровне именно так я вас и обозначаю, доктор Кратов. Но я вижу, у вас не возникло вопросов по поводу моего имени, и это меня настораживает.

– Не стоит недооценивать мою память, хотя «Остров сокровищ» я читал в детстве лишь однажды. Возможно, скоро мне представится случай освежить впечатления. Если мы вернемся.

– Да, – согласился Эйб. – Если вернемся. Впрочем, отчего бы нам не вернуться?.. Кстати, Консул, коль скоро мы сошлись накоротке, должен напомнить вам о фантоматике. Если вы испытываете нужду в обществе себе подобных, хотя бы даже иллюзорном, я могу визуализировать свою скромную персону. В одном или нескольких экземплярах, не исключая женские версии. Вы никогда не играли в нирритийский покер? Можем устроить турнир. Или обсудить какую-нибудь театральную новинку. К примеру, «У вечности четыре конечности» в постановке дамы Элейн Лю-Ка-Шэн. У меня накоплен солидный фонд критических обзоров, каждый может быть озвучен его автором в вашем присутствии, а затем развернется дискуссия, где к вашему мнению благосклонно прислушаются. А как вам идея вокальных вечеров? Мы могли бы разучить пару-тройку несложных мюзиклов… Вы и не заметите, что эти забавные, общительные и неглупые существа на самом деле являются персонификацией единственного когитра по имени Абрахам Грей.

– Я потрясен разверзшимися перспективами, – деловито произнес Кратов. – Так что там насчет экскурсии, Эйб?

2

Транспорт для путешествий внутри эксаскафа выглядел как плод неизвестного экзотического растения: насыщенного кофейного цвета, вытянутый, обтекаемый, в металлокерамической неуязвимой скорлупе и даже не совсем правильной формы. Никакого уникального идентификатора он не имел и в неформальном общении с организаторами миссии, а также с когитром по имени Эйб, без большой выдумки фигурировал как «вимана». Кратову пришлось нырнуть в Глобаль, дабы выведать, что так в индийской мифологии называлась летающая колесница, божественное средство передвижения. Внутри виманы было тесновато, почти как во чреве Чуда-Юда-Рыбы-Кита, но зато имелся бар с прохладительными напитками и никто не вторгался в твои мысли с ироническими комментариями и внезапными телячьими нежностями. Эйб был постоянно на связи, вел себя обходительно, избытком заботы не докучал, хотя и предпринял было еще одну вялую попытку отговорить от рискованного по его мнению предприятия. Он справедливо предполагал, что вряд ли по мере удаления от исходного пункта экскурсии любопытствующего туриста ожидает разнообразие впечатлений. Внутренне Кратов был с ним согласен, но ему до смертушки обрыдло сидеть взаперти. Перед отправлением Эйб настрого наказал даже не пытаться достичь верхних границ мантии. Внятно изложенных причин было две: более сотни миль непрерывного подъема по опасному бездорожью, кавернам и пещерам, не все из которых были рационально обустроены под цели миссии; риск опоздать к ужину и на вечернее медицинское обследование, что совершенно, то есть абсолютно недопустимо.

Несмотря на мнимую неуклюжесть, на деле вимана оказалась чрезвычайно шустрым суденышком, не чуждым дерзких маневров в ограниченных пространствах. Поначалу Кратов пытался как-то управлять движением, но скоро прекратил это занятие, убрал руки с пульта и предался одобрительному созерцанию. Вимана сама выбирала маршрут, следуя неким скрытым указателям и предустановленным трассам. Иногда внимание Кратова привлекали темные боковые ответвления, выглядевшие порталами, ведущими к чему-то новому и захватывающему, но вимана намеренно ускоряла ход и проносилась мимо, словно бы упреждая ненужное внимание к особенностям внутренней архитектуры эксаскафа, которые посторонних не касались. Такое развитие событий Кратова не очень-то устраивало: он не терял еще надежды хотя бы отчасти изменить свой статус бесполезного груза на иной, если не активный, то вовлеченный в развитие миссии. Судя по сочувственным и одновременно насмешливым репликам Эйба, шансов на то не было никаких.

Вимана перемещалась в горизонтальной плоскости, прилежно соблюдая установленные для любопытствующих пределы. Ничего не менялось снаружи, ничего не происходило. Можно было потратить пару месяцев и обогнуть планету по внутреннему периметру, но вряд ли картинка изменилась бы. Тот же грубо обработанный камень, те же сходящиеся под острым углом своды, тот же сумрак, упругий, как черничное желе.

«Нет, это невыносимо», – подумал Кратов.

– Стоп! – внезапно приказал он злобным голосом.

Вимана повиновалась.

Он и сам не знал, зачем это сделал. Как будто что-то толкнуло его под сердцем.

Не так уж сильно он удалился от убежища. «Длинное сообщение» больше не владело его сознанием, не диктовало верные шаги, не оберегало от неверных.

И все же…

Рука сама собой вскрыла плотную ткань легкого скафандра, скользнула в нагрудный карман «второй кожи». Какой-то засохший листок, память об очень давних приключениях. А вот еще: клочок хрусткой бумаги с каракулями на непонятном языке. Наверное, когда-то это имело значение, было важным, а сейчас всего лишь недвусмысленно указывало на необходимость избавляться от мусора в карманах и воспоминаниях. Всё не то.