Возвращение в Полдень

– С когитром? – участливо подсказал мистер Абрагам. – Но почему бы нет? Собеседник не хуже других. Умный, образованный.

– Любезный, – добавила леди Алетея. – Галантный. Обходительный. Знает, как вести себя с благонравными девицами, не то что некоторые.

– Если это камень в мой огород, – напыжился пандийеро, – то он не по адресу. Вы прекрасно знаете, дамочка, свое происхождение, и я его знаю, и могу сказать, что благонравия в нас примерно поровну…

– Это я и имела в виду, – скорбно промолвила леди Алетея. – Кое-кто, не стану указывать пальцем, напрочь лишен всяких представлений о манерах.

– Не слушайте этих бедных нечестивцев, сын мой, – сказал отец Амадеус, обращаясь к Кратову. – Они так много болтают, ибо тяготятся своими прегрешениями и страшатся держать ответ перед Создателем. Будь я столь же неправеден, то нес бы всякую чепуху, не умолкая ни на миг, а уж у меня, поверьте, язык подвешен всякому на зависть. Если бы в их иллюзорных головах обитала хоть капля рассудка, они и сами догадались бы, что балаболят единственно из страха, в надежде заглушить часто повторяющимися и бессмысленными звуками свое смятение в предчувствии неминуемого и ужасного конца.

– Вот оно что, – сказал Кратов одобрительно. – Когитр высказывает гипотезы! Например, что в Белой Цитадели мы встретим Создателя вселенной.

– Не просто Создателя, – падре со значением воздел палец, – не холодного сапожника, вытачавшего мироздание в меру своего ремесла. Но бога, и не просто бога, а Бога, то есть высшее существо, говорить и думать о коем надлежит в степенях превосходных, строго с прописной буквы.

– Гипотеза не хуже прочих, – заметил банкир, пожимая плечами. – Не скажу, что разделяю ее, но она хотя бы наполняет акт изначального творения, когда свершилась самая первая репликация метрик, неким смыслом.

– И в чем же он состоит? – с интересом спросил Кратов.

– Вам выпадет прекрасный случай задать этот вопрос правильному собеседнику, – усмехнулся мистер Абрахам. – Если, разумеется, наш добрый падре окажется прав, а не попадет пальцем в небо, как это обыкновенно и происходит со всеми религиями.

– Мы находимся в таком положении, – сказал отец Амадеус, – когда религии со своими священными текстами, церквями и ритуалами отступают на третий план. Ибо нам, возможно, откроется истина в ее кристальной ясности, без языческих наносов. Я не настолько дерзок, чтобы питать надежду услышать Слово, Что Было В Начале, из самых первых уст. Кто мы, в конце концов, такие, чтобы нам открыли извечный промысел? Сборище грешников, из которых лишь один являет собой подобие божие, его жалкие оппоненты призрачны, как дым, и рассеются от легчайшего дуновения…

Пандийеро, зловеще ухмыляясь, незамедлительно затянулся сигарой и выпустил в направлении витийствовавшего падре плотную струю дыма.

– …а ковчегом надежды, – продолжал падре, нимало не смутившись, – который словно бы в насмешку прозван «Гарпуном Судного Дня», так и вовсе правят существа монстроподобные, лишенные всяких представлений о набожности и сотворенные Господом нашим явно не в лучшем расположении духа.

– Неплохое оправдание, – отметил банкир. – Если, к изумлению милого падре, обнаружится, что бог вовсе не благообразный седовласый старец кавказской расы, и уж во всяком случае совершенно без семитских примесей, а, к примеру, полуголый чернокожий шаман с перьями в волосах, в ожерелье из черепов и травяной юбочке на чреслах.

– Это кощунство я пропускаю мимо ушей, как профанированное, – с достоинством заявил отец Амадеус.

– Шестирукий, – подхватил пандийеро. – И шестиногий. Этот, как бишь его… Ктулху.

– А то и женского пола! – добавил банкир, изнывая от цинизма.

– Ничего не имею против, – отозвалась леди Алетея. – Женщина с женщиной всегда найдет общий язык.

– Говорят вам, не будет языка, – фыркнул пандийеро.

– Будет, – возразила дамочка. – Если нельзя ни о чем поговорить, тогда зачем мы здесь?!

– Еще один вопрос вопросов, – сказал Кратов раздумчиво.

– А вы не хотели ничего с нами обсуждать, – укоризненно напомнил банкир.

– Не с тагонараннами же, в самом деле, вам толковать, с этими бессловесными дуботрясами, – сказал пандийеро, демонстрируя осведомленность, мало соответственную его облику, однако же вполне объяснимую.

– Не отказался бы, – мечтательно промолвил Кратов.

– Ах, оставьте, – отмахнулся банкир. – В нас вы найдете самых благодарных слушателей… хотя отроду не замечалось за вами наклонностей к произнесению речей… и наилучших собеседников. То, что наши речи не столь умны, как хотелось бы, не должно вводить вас в заблуждение. Да, на этом, как выразился падре, ковчеге, мы лишены возможности апеллировать ко всему интеллектуальному фонду человечества, но и тех познаний, что сосредоточены в бортовой библиотеке, вполне достаточно, чтобы поддерживать общение, не так ли?

– «Каковы предметы сами по себе и обособленно от этой восприимчивости нашей чувственности, нам совершенно неизвестно, – вдруг произнес пандийеро. – Мы не знаем ничего, кроме свойственного нам способа воспринимать их, который к тому же необязателен для всякого существа, хотя и должен быть присущ каждому человеку». [46]

– Это вы к чему? – осведомился Кратов.

– Например, к вопросу о субъективности восприятия, – сказал пандийеро. – Вы спокойно принимаете нас как партнеров для покера, но неуклюже уклоняетесь от обсуждения с нами высоких материй. Как будто игра в покер требует меньших мыслительных усилий! Мы реальны в той мере, какую вы нам позволите. И какую позволите себе для восприятия нас как реальных объектов.

46

Иммануил Кант, «Критика чистого разума». Перевод с немецкого Н. Лосского.

– «Допусти мудреца на пир – и он тотчас всех смутит угрюмым молчанием или неуместными расспросами, – сказала леди Алетея. – Позови его на танцы – он запляшет, словно верблюд. Возьми его с собой на какое-нибудь зрелище – он одним своим видом испортит публике всякое удовольствие… Если мудрец вмешается в разговор – всех напугает не хуже волка». [47]

– А это что значит? – спросил Кратов с недоумением.

– Разве вы не заметили? – поразилась дамочка. – Все время, что длится игра, мы старательно избегаем выглядеть умнее вас. При всем том, что на вашей стороне несомненное превосходство в житейской практике, легко объяснимое вашей материальностью, мобильностью и тягой к острым ощущениям. Но мы – говоря «мы», я имею в виду интеллектронную систему, которая прикрылась нами, как масками театра Кабуки, – мы способны оперировать громадными познаниями и делать это гораздо оперативнее, чем вы подыщете подходящую к случаю цитату из классиков. Мистер Консул, вам нужно смириться с тем, что мы быстрее соображаем. Но, из уважения к вам, сознательно, насколько это понятие применимо к копирам, нисходим до вашего уровня интеллекта.

47

Эразм Роттердамский, «Похвала глупости». Перевод с латыни П. Губера.

– К слову, вычислительная машина, проходя тест Тьюринга на разумность, поступала так же, – сказал падре. – Притормаживала с ответами, чтобы не выдать себя.

– Так было не всегда, – возразил банкир. – Электромеханические монстры, которых вы подобострастно называете «вычислительными машинами», в эпоху Тьюринга были крайне медлительны. Согласитесь, на роторах и коммутационных досках не разбежишься!

– Эта идиллия, внушавшая человеку ощущение превосходства, скоро закончилась, – заявил падре. – Кто сейчас помнит про ваши роторы и доски?

– Все! – горделиво воскликнул пандийеро.

– Что-то мы сильно удалились от коммуникативных паттернов, – недовольно сказала леди Алетея. – Совершенно забыли свои ролевые установки. Мне все еще надлежит играть легкомысленную красотку, или я уже могу стать тем, кто я есть на самом деле?

– Не торопитесь, мэм, – сказал банкир. – Я рассчитываю, что мы таки вернемся нынче к игре.

– Кто же станет играть сам с собой? – промолвил падре, ни к кому не обращаясь. – А так у нас есть один вполне реальный партнер, хотя игрок, следует признать, не из лучших.