Время наточить ножи, Кенджи-сан! 6

Я попробовал ещё раз, добавив мёд в свой рамен, но вкус всё равно был не тот. Я смотрел на Юто, на его руки, на его сосредоточенное лицо, и понимал, что его секрет не в рецепте, не в технике, а в чём-то большем — в его сердце, в его боли, в его борьбе. Он был балансом, живым, дышащим, и я, повторяя его движения, всё равно оставался лишь тенью.

Кухня затихла, повара разошлись, готовя зал к вечернему наплыву. Юто закончил свой рамен, поставил миску передо мной, его улыбка была тёплой, но с намёком на вызов.

— Попробуй, — сказал он. — И скажи, что чувствуешь.

Я взял ложку, вдохнул аромат, и в этот момент понял, что Юто не просто шеф-повар.

— Бесподобно! — только и смог вымолвить я.

* * *

Я сидел с Наоми в небольшом кабинете на втором этаже «Жемчужины», подальше от гула кухни и зала, где официанты всё ещё убирали после очередного аншлагового вечера. Сквозь стеклянную стену пробивались огни Токио, отражаясь в её глазах, которые были усталыми, но живыми, как всегда после успешной ночи. На столе стояла бутылка саке, два стакана, но мы едва к ним притронулись — слишком много мыслей кружилось в голове. Поварская куртка висела на спинке стула, всё ещё пахнущая маслом и имбирём от сегодняшней готовки с Юто. Я чувствовал себя выжатым, но не из-за работы, а из-за того, что снова пытался повторить его магию и снова провалился.

Наоми откинулась на стуле, её пальцы теребили рукав свитера, а улыбка была мягкой, но с лёгкой насмешкой, как будто она знала, о чём я думаю.

— Ты выглядишь так, будто опять пытался поймать ветер, Кенджи, — сказала она, приподняв бровь. — Что на этот раз? Лук не захотел с тобой танцевать?

Я хмыкнул, потирая шею, где напряжение всё ещё сковывало мышцы. Её подкол был точным, как всегда, но я не мог не улыбнуться.

— Не лук, — ответил я, голос был хриплым от долгого дня. — Юто. Я весь вечер резал лотос рядом с ним, повторял каждый его жест, каждую щепотку соли, каждый поворот ложки. И всё равно мой рамен — просто суп, а его… чёрт, Наоми, это как поэзия. Я хочу научиться хоть капле того, что он умеет, но пока это как гоняться за тенью.

Наоми наклонилась вперёд, её глаза сузились, но не от раздражения, а от любопытства. Она всегда умела слушать, даже когда я сам не до конца понимал, что говорю.

— Ты правда думаешь, что дело в технике? — спросила она. — Я видела, как ты готовишь, Кенджи. Ты не новичок. Может, это не про нож или лотос, а про что-то ещё?

Я вздохнул, глядя в окно, где неоновые вывески Токио мигали, как далёкие звёзды. Она была права, конечно. Юто говорил то же самое — про намерение, про связь, про баланс. Но для меня это всё ещё звучало как загадка, которую я не мог разгадать. Я вспомнил его тэмпуру сегодня, как гости из Киото замолкли, пробуя её, как их лица смягчились, будто они нашли что-то потерянное. Моя тэмпура была хорошей, но не трогала так. И это сводило с ума.

— Он делает что-то, чего я не понимаю, — сказал я, постукивая пальцами по столу. — Не просто готовит. Он… вкладывает себя в еду. Его боль, его историю, его поиск этого чёртова баланса. Я пытаюсь, Наоми, правда. Но мои руки — это просто руки, а его — как будто продолжение его души. Если бы я мог научиться хоть крупице этого, я бы стал не просто бизнесменом, а кем-то большим.

Наоми кивнула, её улыбка стала серьёзнее, но в ней была теплота. Она взяла стакан с саке, покрутила его в руках, но не отпила.

— Ты уже больше, чем бизнесмен, Кенджи, — сказала она тихо. — Ты спас Юто, дал ему шанс, вернул его к жизни. Может, тебе не нужно быть им. Может, твоя сила в том, чтобы видеть его дар и давать ему место, где он может сиять?

Её слова задели, но я покачал головой, чувствуя, как идея, зревшая весь вечер, вырывается наружу.

— Это не всё, — сказал я, голос стал твёрже, глаза загорелись. — Представь, Наоми, если мы сможем передать его умения другим. Не мне, я, может, и не способен. Но если мы обучим хотя бы трёх поваров — трёх, которые поймут, как он чувствует ингредиенты, как он находит баланс, — «Спруту» не будет равных. Мы не просто будем лучшим рестораном Токио. Мы изменим правила игры. Каждый зал, каждый филиал станет местом, где люди будут чувствовать то, что чувствовали сегодня гости из Киото. Это будет революция.

Наоми прищурилась, её губы дрогнули в улыбке, но теперь в ней была искра азарта, как будто моя идея зажгла что-то в ней.

— Революция, говоришь? — сказала она, отставляя стакан. — Это амбициозно, даже для тебя. Но как ты собираешься обучить поваров тому, чего сам не понимаешь? Юто не просто повар, Кенджи. Он… он как художник, который не объясняет, как рисует.

Я откинулся на стуле, чувствуя, как усталость отступает под напором этой мысли. Она была права — Юто был загадкой, но я видел, как он работает с другими поварами, как терпеливо поправляет их движения, как говорит о «характере» овощей. Он мог учить, если дать ему время и доверие.

— Мы дадим ему команду, — сказал я, голос стал увереннее. — Выберем лучших, самых открытых. Пусть он учит их не просто резать или мешать, а чувствовать. Я видел, как он сегодня говорил с молодым поваром, Хиро, про редьку. Тот смотрел на него, как на бога. Если Юто сможет передать им хотя бы половину своего подхода, мы создадим что-то, чего нет ни у кого. «Жемчужина» — только начало.

Наоми молчала, глядя на меня, её глаза блестели, как будто она видела будущее, которое я рисовал. Потом она рассмеялась, тихо, но искренне, и подняла стакан с саке.

— Ты невыносим, Кенджи Мураками, — сказала она, чокаясь со мной. — Но если кто и может это провернуть, то это ты. За баланс, что ли?

Я ухмыльнулся, поднимая свой стакан.

— За баланс, — сказал я, и мы выпили, чувствуя, что эта ночь была не просто концом дня, а началом чего-то большего. Где-то внизу Юто, наверное, всё ещё возился на кухне, нарезая лотос или пробуя новый соус, и я знал, что его дар — это не только его, но и наш шанс переписать правила.

* * *

Ночь в Токио была холодной, и переулок за старым складом в районе Сибаура пах сыростью и ржавчиной. Такео Кобаяси стоял под тусклым фонарём, его чёрное пальто сливалось с тенями, а глаза, острые, как лезвие, следили за фигурой, приближавшейся через морось. Акира, молодой повар, которого он выбрал для своей игры, шёл быстро, оглядываясь, его кроссовки шлёпали по лужам. Кобаяси заметил, как пальцы Акиры нервно теребили край куртки — признак жадности, слабости, которую он искал. Мужчина улыбнулся уголком рта, зная, что эта встреча станет первым шагом к разрушению Юто и «Жемчужины».

Акира остановился в паре метров, его дыхание вырывалось облачками пара. Он был худощавым, с короткими волосами и взглядом, в котором смешивались амбиции и тревога. Кобаяси молчал, давая ему почувствовать вес момента, затем медленно вытащил из внутреннего кармана пальто толстый конверт, набитый йенами. Он слегка покачал его в руке, и шуршание купюр разрезало тишину.

— Акира-кун, — сказал Кобаяси, его голос был гладким, как шёлк, но с холодной сталью под ним. — Ты хорошо устроился в «Жемчужине». Отлично справляешься.