Время наточить ножи, Кенджи-сан! 6

Я покачал головой, мысли путались. Юто не доверял гостиницам, но согласился остаться в офисе. Он был напуган, но не настолько, чтобы бежать без слова. Или настолько? Я вспомнил его взгляд, его слова о «Курама», о том, как они везде. Если они нашли его здесь, в сердце «Спрута»… эта мысль была как нож.

— Мы проверим камеры, — сказал я, его голос был низким, но твёрдым. — Поговорим с охраной. Если он сбежал, мы найдём его. Если его забрали… — я замолчал, мой кулак сжался сильнее. — Они пожалеют.

Наоми кивнула, её рука всё ещё лежала на моем плече, тёплая, успокаивающая. Волк стоял, опустив голову, его усталость сменилась чувством вины. Комната отдыха молчала, стеклянные стены отражали их тени, как призраков, и я чувствовал, как ночь становится всё темнее. Юто исчез, снова, и это было хуже, чем нож в подворотне.

* * *

Офис «Спрута» был погружён в тишину, нарушаемую только гулом кондиционеров и далёким шумом ночного Токио за стеклянными стенами. Комната отдыха, где должен был находиться Юто, зияла пустотой: диван аккуратно застелен, одеяло сложено, рюкзака нет. Я стоял посреди комнаты, кровь стучала в висках, а боль в рёбрах и рассечённой губе казалась далёкой. Наоми, рядом, смотрела на пустой диван, её лицо побледнело, глаза горели смесью тревоги и нарастающей злости. Волк, прислонившийся к дверному косяку, выглядел виноватым, его шрам на шее проступал в тусклом свете, а усталые глаза избегали моего взгляда.

— Он был здесь, Наоми, — сказал Волк, поднимая взгляд. — Я видел его. Худой, длинные волосы, рюкзак. Босс привёз его, я сам притащил одеяло. Он не призрак. Но… — он замялся, потирая шею, — я задремал внизу. Минут на десять, не больше. Охрана ничего не видела, камеры пустые. Он как сквозь землю провалился.

Наоми повернулась к Волку.

— Куда же он тогда исчез? — сказала она. — Если он был здесь, если вы оба его видели, то где он? Его забрали? Он сбежал? Или что?

Я не ответил, мой взгляд скользил по комнате, ища хоть малейший след. Пустота дивана была как насмешка, но я отказывался верить, что Юто — галлюцинация. Я шагнул к окну, стеклянная стена отражала лицо — синяки, кровь, усталость. Наоми и Волк смотрели на меня, ожидая, но я чувствовал, как отчаяние сжимает горло. Я должен был найти Юто, доказать Наоми, доказать себе, что не сошёл с ума.

— Я проверю его комнату, — сказал я. — Может, он оставил что-то. Волк, проверь охрану ещё раз. Наоми, останься здесь.

Наоми нахмурилась, но кивнула, её руки всё ещё были скрещены. Волк вышел, его шаги эхом отдавались в коридоре. Я направился к кабинету рядом с комнатой отдыха, где мы устроили Юто. Дверь была приоткрыта, свет из коридора падал на пол, выхватывая очертания стола и стула. Я вошёл, глаза обшаривали пространство. Ничего — ни рюкзака, ни записки, ни следа. Я провёл рукой по столу, как будто мог нащупать присутствие Юто, но пальцы встретили только холодный металл.

Я остановился, мой взгляд упал на окно, ведущее на пожарную лестницу. Стекло было чуть приоткрыто, едва заметная щель пропускала холодный воздух. Я замер, мое сердце заколотилось. Юто боялся «Курама», боялся быть найденным, но он доверял мне… или нет? Вдруг он сбежал, как в больнице, решив, что офис — не убежище, а ловушка? Я вспомнил его слова о балансе, о том, как он хочет творить, но боится. И тогда меня осенило. Крыша. Юто всегда говорил о свободе, о воздухе, о местах, где можно дышать. Если он сбежал, то не вниз, а вверх.

— Крыша, — сказал я вслух. Я развернулся, выбежал из кабинета, чуть не столкнувшись с Наоми, которая всё ещё стояла в комнате отдыха.

— Что? — спросила она, её глаза расширились.

— Он на крыше, — сказал я, хватая её за руку. — Пойдём!

Наоми не успела возразить, я потащил её к лифту, мои пальцы дрожали, когда я нажимал кнопку верхнего этажа. Волк, услышав шум, выбежал из коридора, его тяжёлое дыхание догнало их.

— Босс, что? — спросил он, вбегая в лифт.

— Юто на крыше, — сказал я. — Окно в кабинете открыто. Он не сбежал вниз, он пошёл наверх.

Двери лифта открылись, холодный ветер ударил в лицо, принеся запах дождя и города. Лестница на крышу была в конце коридора, её металлические ступени блестели от мороси. Я рванулся вперёд, Наоми и Волк бежали следом, их шаги гремели, как барабаны. Дверь на крышу была приоткрыта, и я почувствовал, как надежда и страх сливаются в груди. Я толкнул дверь, и ночь раскрылась передо мной, полная огней и теней.

Холодный ветер ударил в лицо, принеся резкий запах дождя и асфальта. Ночь была густой, тяжёлой, будто хотела проглотить Токио целиком. Огни города мерцали внизу, но там, наверху, они казались лишь далёкими точками, едва пробивавшимися сквозь тени, стекавшие по бетону. Сердце колотилось. Но это не имело значения — ни боль, ни драка в подворотне, ни ссора с Наоми. Я видел только Юто, стоявшего на самом краю крыши, в шаге от пропасти. Его худощавая фигура качалась против ветра, длинные волосы, выбившиеся из хвоста, хлестали по лицу. Он балансировал на узком бортике, руки чуть разведены, как у канатоходца, смотревшего в бездну.

Я замер, дыхание перехватило, как крюк в горле. Но он стоял там, на грани, и одно неверное движение, один порыв ветра мог отправить его вниз, в пасть небоскрёбов.

Страх когтями впился в грудь, острый, как нож, смешиваясь с отчаянием, которого я не чувствовал со времён больницы, с того момента, как впервые увидел, как он резал фрукты с невозможной точностью. Я не мог его потерять, не тогда, не после того, как вытащил его из той подворотни, не после того, как его рассказ о «Курама Фудс» разорвал мой мир. Он был ключом — к чему, я не знал, но я не собирался дать ему упасть.

— Юто, — сказал я, голос был низким, но резал, как клинок, перекрывая вой ветра. Я шагнул вперёд, медленно, осторожно, будто подходил к раненому зверю. — Слезь оттуда. Прошу.

Он не обернулся, но плечи напряглись, пальцы дрогнули, удерживая хрупкое равновесие. Куртка трепетала на ветру, и я заметил, как он чуть качнулся, но выправился с той жуткой грацией, что помнил из больницы. Его голос, когда он заговорил, был тихим, надломленным, будто жизнь уже вытекла из него.

— Я устал, Кенджи, — произнёс он, не глядя на меня. — Устал бежать, прятаться, менять имена. «Курама» найдёт меня, рано или поздно. Я больше не хотел. Эта жизнь… не для меня.

Его слова ударили, как кулак, и внутри что-то сломалось — злость, страх, вина, всё сплелось в ком. Я подумал о его рассказе в идзакае, о настоящем имени, Кейта Мацуда, о парне из Осаки, что превращал простые продукты в шедевры, пока «Курама» не сделала его своим орудием. Он бегал годы, таская на себе вину за жизни, сломанные его блюдами, и теперь стоял здесь, готовый отпустить всё. Я не мог этого допустить. Но разум кричал: а если я опоздал? Если он прыгнет, пока я не дойду? Если я снова гнался за тенью, как сказала Наоми? Страх душил, но я загнал его внутрь, заставляя голос звучать твёрдо.

— Юто, послушай, — сказал я, выдавливая слова, горло сжималось. — Ты не один. Я здесь, «Спрут» здесь. Я не дам «Курама» тебя забрать. Ты говорил о балансе, помнишь? В больнице, сказал, что мир в диссонансе. Я помогу тебе найти этот баланс, Юто. Клянусь. Но ты должен был слезть. Дать мне шанс.

Он повернул голову, ровно настолько, чтобы наши глаза встретились, и я увидел — боль, глубокую, как рана, но и что-то ещё, искру, может, надежду, может, сомнение. Он качнулся, левая нога соскользнула на миллиметр, и моё сердце замерло. Я рванулся вперёд, готов броситься, но он выправился, руки раскинулись шире, как крылья, против ветра. Пульс бил в виски, кровь на губе текла, но я не двинулся. Пока.