Время – словно капля янтаря

Я ошалел от её напора. Минуту назад думал, как послать её подальше, а вот уже она мою руку держит, пальцами грязными в неё тыкает… Ну, пусть не грязными, а очень даже ухоженными, с маникюром бардовым на ногтях.

— А судьба у тебя непростая, изменчивая. Я такой раньше…

— Пошла на!.. — наконец гаркнул я.

Дёрнул руку, намереваясь силой высвободить её из цепких пальцев гадалки. Сила не потребовалась. Цыганка не только отпустила, но и отпрянула в сторону, вмиг оказавшись в полуметре от меня, на самом краю лавки. Подняла взгляд, и на лице её явственно проступило изумление и неверие в увиденное. А что, собственно, она увидела? Или это очередной спектакль?

Это был не спектакль. Либо черноволосая — лучшая актриса, какую мне видеть довелось. Потому как смуглое лицо её начало белеть, сквозь изумление проступал самый настоящий страх.

— Это ты?! Как ты обратно?..

Взгляд её снова метнулся к моей руке. Не к ладони, к хронобраслету на запястье, и страха на лице стало больше. Глупости! Откуда какой-то цыганке, пусть и с накрашенными ногтями, понимать, что такое хронобраслет?

А потом у меня в головах словно реле щёлкнуло. По ладони или ещё как она меня узнала. Но самое удивительное — я её тоже узнал. Невозможным, необъяснимым образом узнал в почти сорокалетней женщине цыганочку-подростка из своей юности.

Женщина не просто побледнела, её такая дрожь била, что она начала со скамейки сползать.

— Хватит придуриваться, — буркнул я уже не так зло, как растеряно.

Она не придуривалась, она в самом деле собралась хлопнуться в обморок. В последний миг я вскочил, подхватил полубесчувственное тело, не позволил растянуться на заплёванных плитках аллеи. Усадил обратно на лавку, хотел было по щекам похлопать, чтобы в чувство привести, но не потребовалось, — взгляд женщины снова стал осмысленным. И столько ужаса было в этом взгляде, что я отступил невольно.

— Это не я наворожила, я тебе зла не желала, — забормотала цыганка. Голос её становился всё громче, звонче, переходил в истерику. — У ромов перед тобой только денежный долг, в остальном нас не вини!

Она встала на ноги, пошатнулась, но удержалась. Вдруг вытащила из кармана пиджака кошелёк, бросила на скамейку.

— На, забирай! И уходи, уходи отсюда! Мы тебя не тронем, и ты нас не трогай!

Развернулась и пошла прочь из парка, с каждым шагом всё быстрее и быстрее. Вконец обескураженный, я крикнул вдогонку:

— Стой! Забери кошелёк, зачем он мне?!

Куда там! При этих моих словах она и вовсе на бег перешла. Не гнаться же мне за ней? Людей возле парка в будний день немного, но всё же есть. Некоторые уже головы в нашу сторону поворачивали. Скандала только мне сейчас не хватало.

Я снова сел, покосился на кошелёк. Обычный женский кошелёк, замшевый. Что с ним делать? Оставить, пусть лежит? Хозяева быстро найдутся, народ у нас на ничейное падок. И не только цыгане.

Внезапно я сообразил, что челюсть больше не болит. Даже не ноет! Осторожно потрогал языком место, где недавно торчал зуб. Точно, не болит. Аккуратно сплюнул тампон в урну, снова пошевелил языком. И кровить, вроде, перестало?

Я взял кошелёк, расстегнул. Деньги у черноволосой в самом деле были. Восемьсот тридцать пять гривен, я пересчитал. Перед тем, как уйти, кошелёк я положил на скамейку, а деньги — в карман. Будем считать, счёт мой к цыганскому народу закрыт. Хотя большую часть того, что кричала мне черноволосая, я не понял.

Глава 6 Зима 2007 года

Путешествовать в прошлое, когда с деньгами напряга нет, значительно проще. Варианты появляются. Идею добраться до две тысячи первого дёшево и быстро я отбросил сразу же — синяки от лопаты до сих пор не сошли. А если бы дачка не толстяку принадлежала, а соседу его, шахтёру? Может, уже и закопали бы Гену. Нет, лучше путешествовать медленно, но наверняка.

Новый мой план был полной противоположностью предыдущему. Зачем прятаться ото всех на заброшенных дачах, мёрзнуть, спать на голом полу? Опыт показал, что толку от этого — чуть. Мне ведь важно людям на глаза не попадаться, когда «материализуюсь». И когда «исчезаю», но это не так принципиально. А пока я ТАМ, меня всё равно никто не видит! Зашёл в магазин, в музей, да хоть в контору какую, и сиди, грейся. И кушать можно между путешествиями не всухомятку, консервами и колбасой давиться, а по-человечески, в столовой.

«Зимовать» удобней всего оказалось в театре. Там столько закоулков укромных! И почти всегда пусто, народ толпится только перед началом спектакля и после. Ну, ещё в антракте. А остальное время — театр в моём распоряжении. Иногда я так удачно выскакивал, что даже спектакль посмотреть получалось. Сидишь в мягком, тёплом, ещё и развлекают тебя. Лучший отдых от серого межвременья. Буфет, опять же. Дерут дорого, но пока в кармане хрустит, терпеть можно. «Засветился» я в театре всего дважды. Один раз уборщицу пуганул, второй — детишки полезли, куда не надо. Не верили, наверное, в бабая. Теперь верят.

Именно там, в театре, я встретил, кого встретить не ожидал. Выбрался из облюбованного закутка, убедился, что никто не заметил моего «явления». Некому замечать — пусто. И в фойе пусто и тихо, хоть люстры вовсю светят. Значит, спектакль идёт. На всякий случай я заглянул в гардероб — убедиться. Шубки и куртки на вешалках висят, бабульки на стульчиках сидят, кемарят. Развернулся я и тоже в зрительный зал намылился. Наверх, на ярусы, там всегда места свободные имеются.

На первую ступеньку лестницы ногу поставил уже, когда в пяти метрах от меня приоткрылась дверь женского туалета, выпустила полнеющую крашенную блондинку лет сорока — сорока пяти в длинном синем платье, искрящемся в свете люстр. Женщина взглянула на меня и вдруг вздрогнула, отшатнулась, будто привидение увидела. Будто хотела назад в туалет убежать и дверь за собой захлопнуть. Но не убежала, замерла на месте…

С Ириной у нас всё случилось быстро и как бы само собой. Зато со Светланой правильно происходило, с чувством, с толком, с расстановкой. Даже познакомились мы с ней красиво, как в кино.

В общежитие нашей физкультурной «бурсы» селили только иногородних, мне место в нём, ясное дело, не полагалось. Но это ничуть не мешало едва не каждый день засиживаться там у друзей допоздна. Большей частью в техникуме учился молодняк, поступивший в «бурсу» после восьмилетки. Мы, армейцы, свысока поглядывали на доморощенных «дедов», которым только предстояло стать «салагами», держались осторонь крепкой компанией, не важно, кто на каком курсе. Ну а если в одной группе учишься, то тут и сам бог велел сдружиться. Вот и в тот октябрьский вечер я засиделся в комнате у Димы Боброва допоздна. Опомнился, когда стрелки стоявшего на подоконнике будильника перевали за десять. Это ж мама волноваться начинает! За меня, здорового спортивного лба волноваться, — смешно! С другой стороны — это же мама.

Я выбрался из-за стола, за которым мы чаёвничали.

— Пошёл я, пока троллейбусы ходят, — сообщил. — До завтра, мужики.

— Я провожу, — тут же подхватился Димыч.

Кратчайший путь от общаги до остановки шёл через парк, за окном — ночь, хоть глаза выколи, даже луна не светит, потому как новолуние. Но провожать — меня? Обидно как-то.

— Что я тебе, девушка? — скривился я. — Дорогу знаю, сам дойду.

— Да я прогуляюсь заодно. Воздухом свежим подышу перед сном.

На это возразить было нечего, и мы вышли из общаги вдвоём.