Время – словно капля янтаря
Шрифт:
Пока сидел так, обдумывал, что предпринять, Лера от слов к делу переходить начала. Уже не просто мою руку в своей держит — к груди прижала. А грудь у неё упругая, из лифчика так и выпирает. У Светланы такая же лет пятнадцать назад была… И ходуном ходит от волнения. Попытался я забрать руку, но девушка не отдавала. Ещё крепче прижала.
— Геннадий Викторович, если вас дома не поддерживают, то я могу всё для вас сделать! Всё-всё, понимаете? А для вас сейчас главное — расслабиться. Не нужно ни о чём думать, и… — шёпот неожиданно прервался сдавленным всхлипом, — … и простите меня, пожалуйста.
Я удивился. Девочка, прощение-то за что
Не хотелось мне её обидеть. Девочка хорошая. И симпатичная… Нужные слова на ум не приходили. Ощущение упругой девичьей груди под пальцами мешало.
Я промямлил:
— Лера, я не сержусь на тебя, но…
Она даже договорить не дала. Точно, ловкая и проворная! Только что рядом сидела, а уже на коленях. Прижалась всем телом, обвила руками за шею. И губами — в губы мне…
Вкус у неё был клубничный. И язык — словно ягодка во рту перекатывается. Ну, не железный я! Кто выдержит, когда девка молодая всеми своими выпуклостями упругими прижимается? К тому же со Светланой который месяц друг от дружки в постели отворачиваемся. Кровь в ушах застучала… и не только в ушах. Не оттолкнул сразу, упустил момент.
Девчонка моё возбуждение почувствовала. Заёрзала, начала одной рукой блузку расстёгивать. Совсем плохи дела!
— Валерия… прекрати…
— Сейчас… сейчас я…
Пальцы перестали мучить застёжки, дёрнули вниз, обрывая оставшиеся пуговицы. И мою футболку выдернули из треников. Теперь я кожей чувствовал её кожу. И с ужасом понимал, что не могу контролировать рефлексы. Что треники мои не только горбом вздыбились, но и упираются во что-то там девичье под широкой юбкой-гофре, распластавшейся поверх наших бёдер. И Лера прекрасно ощущает эту часть моего тела.
— Э-э-э, Мандрыкина! Ты что это удумала?! А ну прекрати…
— Пожалуйста… хоть чуть-чуть…
Пальцы сунулись под резинку. Да что это она делает! Перехватить её ладонь не получалось, она прижималась ко мне так плотно, что руку между животами не всунешь. Я лишь тыкался в её голый бок.
— Прекрати…
— Что же ты… ты мужик или нет…
В голосе девчонки злость какая-то появилась. Оттого, что никак своего не добьётся? Да за кого она меня принимает?!
Чужие пальцы коснулись того, чего не нужно. Я попытался сбросить с себя девчонку. А она будто этого и ждала. Начала сползать и меня за собой потянула. Мандрыкина толстушкой не была, но и пушинкой — тоже. И сильная — сильнее, чем я думал. Возбуждение ей, что ли, сил добавляло? Или злость? Когда набок сползла, мне её руку из своих штанов вытащить удалось. Но равновесие я потерял, завалился на диван рядом с обнимающей меня девчонкой. И тут же сильные ноги обхватили мои бёдра, дёрнулись. Один рывок — и я сверху, на ней! Только и успел, — упереться ладонью в диван, чтобы не навалиться всей тяжестью. Распрямился резко, бросая корпус вверх. И девчонку заодно, уцепившуюся, что твой клещ. Клац!
Вспыхнувший в тренерской свет и ослепил, и оглушил на миг. А в следующий — рука, обнимавшая меня за шею, вонзилась ногтями в лицо, ноги же, стискивающие бёдра, наоборот, разжались.
— Пусти… Пустите! — отчаянно завизжала Мандрыкина.
Да ведь я не держал?! Сама на меня накинулась. Я попытался встать. Получилось неуклюже, со второй попытки — стол, близко подвинутый
к дивану, мешал.В дверях стояли техничка баба Вера и Лидия Анатольевна, завуч. Глаза у женщин были по пять копеек, рты приоткрыты от изумления. Секунда, и изумление начало переходить в негодование. Стол, мешавший мне встать, ничего не скрывал от их взглядов. И я представлял, что они видят.
Мужчина, пытающийся выпрямиться, взлохмаченный, растрёпанный, длинные царапины на щеке. Хорошо, хоть подол футболки прикрыл вывалившееся из полуспущенных штанов «хозяйство». А рядом на диване лежит девушка, школьница. Слёзы на глазах, блузка разорвана, лифчик съехал на бок, обнажив белую грудь. И красные пятна — следы от чужих, грубых пальцев, предвестники синяков. — Откуда?! Я же не сжимал её грудь? — А ниже — завёрнутая на живот юбка, бесстыдно выставленный под свет лампы курчавый реденький пух.
Трусиков на Мандрыкиной не было. Когда же она их снять успела? Или пришла так? И без колгот… Зимой — без колгот. Как я сразу внимания не обратил? Она вошла в кабинет, предложила помочь, заранее готовая… к чему, собственно?
Где-то в закоулках мозга родилось понимание. Совершенно отчётливое понимание. Меня подставили, по-крупному. И сделали это профессионально.
Мандрыкина лежала у меня под ногами навзничь, раскорячившись, как тогда. И ошмётки ниток, торчащие на месте пуговиц, белая грудь, полувывалившаяся в глубокий вырез блузки, красные пятна по всему лицу — не поймёшь, от румян или настоящие — дополняли сходство. Только юбка в этот раз была не гофре, а узкая кожаная мини, и колготы на месте. Нет, не колготы — чулки. Длинные чёрные чулки в сеточку.
Девчонка не пыталась ни встать, ни руками прикрыться. Даже глаз от меня не отводила, лишь горло судорожно дёргалось. И я на неё смотрел. И что сказать, не знал.
Она ещё несколько раз сглотнула. Прошептала неожиданное:
— Вы меня убьёте, да? Не надо… пожалуйста.
И отвернулась, наконец. Зажмурилась.
Валерия Мандрыкина, тварь, которую столько раз мечтал задавить голыми руками, лежала в полной моей власти. Будто сама подставляла шею с безнадёжно трепещущей жилкой. Убить её? Да, я это мог сделать запросто, — несколько мгновений назад, когда волоком тащил по коридору, когда руки сами собой пытались сжаться на этой шее. Скрутить голову, как дрянному курёнку.
Или чуть позже, когда бросил на пол. Наступить, раздавить, словно гадкую гусеницу. Лучше не босой пяткой, а сапогом, тяжёлым, кирзовым сапогом. Хотя можно и босой — я уже не такой брезгливый, как в молодости. С размаху впечатать это личико в пол, чтобы хрустнуло, и мозги во все стороны.
Я мог её убить — легко. Ни жалость, ни совесть не трепыхнулись бы. Потому как видел перед собой не молодую, красивую — несмотря на похабную одежонку и размалёванное лицо — женщину. Не человека даже, а шкодливую, отвратительную крысу. Я мог её убить — легко! И не мог.
Так же, как не смог убить Ворона. Потому что некто сохранил мне жизнь и свёл с Радиком. Чудо совершил — позволил вернуться назад, всё исправить. Как же я мог убивать — даже шакалов, крыс — после этого?
— Как ты меня нашла?
Мандрыкина не ответила сразу, молилась, что ли? Затем приоткрыла один глаз, верхний. Левый, то есть.
— Я…не искала. Случайно, дом, наверное, перепутала. У меня вызов в четвёртый, а это…
— Шестой, — подтвердил я. — И зачем тебя вызывали? Младенчика нянчить?