Все проклятые королевы

— Знаю. Ты ведьма, которая убила того капитана.

Я чуть улыбаюсь.

— А ты — тот, кто спас Волков от резни.

Он выглядит немного удивлённым.

— Арлан, — произносит он.

— Рада познакомиться, Арлан.

Чувствую, как меня кто-то хватает за запястье, и оборачиваюсь вовремя, чтобы увидеть одного из танцоров в маске, который настойчиво тянет меня за собой. Маска деревянная, тяжёлая и грубоватая, вырезанная и расписанная наскоро, что придаёт ей ещё более первобытный вид, в полной гармонии с праздником и ритмом танца.

Я уже собираюсь отказаться, но затем оборачиваюсь к Арлану, протягиваю ему руку — и прежде чем он успевает что-то сказать, Волк утягивает нас обоих в пляску.

Суровое выражение лица сменяется удивлением: приподнятые брови, чуть приоткрытые губы… но он не отдёргивает руку и не отказывается от танца, когда мы сливаемся с остальными фигурами, движущимися в свете костра.

Наказание

Ведьмы, ведущие свой род от Мари, носят её имя с гордостью:

Дочь Мари.

Из поколения в поколение они передают предание о том, что их магия не знает границ, потому что первая из них, Первая Дочь, была так любима богиней всех богов, что та не поставила никаких преград в её силе.

Говорят, что богиня была молодой матерью, ослеплённой любовью, и что это дитя она любила, как никого прежде и никого после.

Легенда гласит, что, несмотря на волю богини, девочка, обладавшая силой штормов, огня, земли и моря, родилась смертной, соединилась с человеком, родила трёх детей, наделённых той же силой, и умерла в старости.

Соргинак передают эту историю с гордостью, как часть своего наследия. Они забыли об утрате и разорении. А может, люди, пересказывавшие сказание, просто не знали об этой части. Они не были свидетелями страданий матери. Они не чувствовали, как разломалась сама реальность, когда Мари увидела смерть своей дочери.

Из той потери, из той бездонной боли родилось небо, то, что смертные теперь называют обителью богини. Прежде там не было ничего, но Мари обезумела при мысли о том, что потеряет свою дочь навсегда, на всю вечность.

Из её ярости и скорби возникло это вечное место, расположенное за пределами смертной жизни, чтобы мать и дочь могли быть вместе всегда.

Но смертные не догадываются, что природа требует равновесия, и существование небесного мира требует также существования ада, который должен быть напитан и поддержан магией.

Мари не могла сделать этого, потому что тогда бы она оказалась скована тьмой и больше не смогла бы видеть свою дочь.

Тот, кто принёс жертву, кто связал себя с этим тёмным и вечным царством, чтобы обе могли быть вместе, — это тот, о ком ведьмы всегда забывают в своих историях:

отец.

Моё имя никогда не стоит рядом с именем Мари, хотя все её Дочери происходят от меня так же, как от неё.

Никто и никогда не рассказывал мою историю. Никто не должен знать, как я влюбился в богиню и любил её так, как никогда не полюблю никого другого. Никто не знает, что и она любила меня с той же безумной страстью, превышающей дозволенные любовь и саму природу, и что ради этого мы пошли против всего: законов, порядка и равновесия.

Любовь не должна быть наказанием.

Но для нас она им стала.

Богиня жизни.

Бог смерти.

Мать света и отец тьмы не должны были встретиться, но они встретились.

И дитя, что они зачали, стало отравленным даром: тем, что они любили больше всего, и тем, что причиняло им величайшие муки, ведь эта девочка родилась смертной и обрекла их на страдание.

Любовь к ребёнку, который рос и старел, становилась невыносимой болью, что усиливалась с каждым годом — вместе с нежностью, гордостью, привязанностью. И когда Эрио пришёл, чтобы забрать её, когда он вырвал её из наших бессмертных рук и обрёк на небытие, я понял, что лучше бы я умер сам, чем видеть, как Мари разрывает такая же агония.

И потому я отдал ей небо, отдал ей нашу дочь.

А сам…

Я остался здесь.

Чтобы ведьмы забыли меня. Чтобы моё имя было проклято. Чтобы никто не вспоминал отца…

И я начинаю уставать.

Глава 38

Одетт

Во второй день празднества продолжаются. Игры, танцы и языческие ритуалы, о которых я никогда прежде не слышала.

Но для некоторых война не прекращается.

Камилла уже привела соргинак в боевую готовность. Все ведьмы должны быть готовы к следующему наступлению. Как однажды сказала нам Кайя, лучше заранее подготовить заклинания, чтобы потом использовать их без необдуманных жертв.

Да, ни Ева, ни я не проходили обучение закону тройного воздаяния, не тренировались с молодыми ведьмами, нас не посвящали в тонкости платы за магию. Но мы наблюдали за тем, как колдуют соргинак, и кое-чему научились.

Кайя отвечает за оружие. Мы узнали, что она особенно искусна в работе с металлом и знает, как зачаровывать его, используя исключительно натуральные усилители. Энергия, высвобождающаяся во время ритуалов экаина, этому способствует.

Камилла также поручила работу ведьме из Лиобе, Эли. Она не владеет законом тройного воздаяния так, как остальные, но её отдали под руководство одной из соргинак, которая обучает и нас. Никто не возражает.

Ева и я помогаем лечить самых тяжёлых раненых. Зашиваем раны, восстанавливаем ткани и кости, а иногда даже сращиваем конечности, оторванные в бою. Но работать можем только по утрам, потому что потом нам нужно восстанавливать силы. Они понадобятся, когда мы пойдём возвращать Эреа.

— Ты о нём думаешь? — спрашивает Ева, стряхивая кровь с рук и наблюдая, как уносят воина, только что пришедшего в сознание и теперь не верящего, что у него снова есть нога, ещё недавно представлявшая собой окровавленную кашу из раздробленных костей и разорванного мяса.

Мне не нужно уточнять, о ком она говорит.

Элиан умер, потому что в Ордене не позволили вовремя ампутировать ему ногу. Без неё он перестал бы представлять ценность как Ворон, и они предпочли рискнуть. Когда же было принято решение, гангрена уже распространилась, и он умер в любом случае.

— Не могу перестать думать о том, как легко можно было бы его спасти, — шепчу я. — Возможно, он мог бы исцелиться сам, если бы находился в своей истинной форме.

— Мы не знали.

— Ты знала, разве нет? Тогда ты уже подозревала, на что способна, — говорю я, и боюсь, что это прозвучало как обвинение, потому что Ева слегка кривит губы.