Вторая жизнь Дмитрия Панина

– А вообще, я собрался перекусить, давай со мной, а то потом у меня ещё урок, так что на всё знакомство полтора часа всего...

И вдруг спросил:

– Сколько же лет прошло?

– Двенадцать, - ответил Михаил.

– Двенадцать ...
– повторил Дима, вдумываясь, вслушиваясь, удивляясь.

– А я бы тебя не узнал, если бы встретил случайно.

– Ты и не узнал, - сказал Миша.
– Но встретились мы не случайно, я знал, что ты здесь работаешь.

Они вышли на Первомайскую, и шли по направлению к столовой.

– Как узнал?

– Один парень из нашей школы перевелся сюда, в пятую, хочет на физтех поступать, вот он и сказал, что у него учитель математики мой однофамилец, Дмитрий Степанович Панин, а поскольку я знал, что ты живешь в Долгопрудном, это уж от мамы, и я Дмитриевич, то очевидно, что это не совпадение. И мне вдруг захотелось глянуть на тебя, папашка всё ж, как-никак...

– И узнал?

– Догадался. Я ведь знал, кого ищу.

– Отец из меня получился плохой...

– Никакой, прямо скажем.

Мишка как-то нервно хихикнул: улыбка на его лице показалась совсем такой же, как у Виолетты.

Диме нечего было возразить.

Подошли к столовой, и это дало возможность Диме замять неприятную тему разговора.

– Давай пойдем на второй этаж, там уютнее, хоть слегка и дороже, - сказал он сыну, и тот молча кивнул.

Разговор они продолжили после того, как взяли еду и уселись с подносами за столик. Пара ещё не закончилась, студентов было мало, не было той толкотни, которая возникает в перерывах.

– На самом деле, - сказал Миша, - я тебя помню. Мне же было восемь лет. Для меня ваш развод оказался таким неожиданным, я помнил, как ты тащишь меня на шее, а мама идет рядом, и счастливая такая, всё смотрит наверх, на меня, на тебя и смеется.

– Это мы из Зоопарка шли, ты устал очень, я взял тебя на шею, пока дошли до троллейбуса. Я тоже помню этот день, сентябрь, золотая осень, выходной, последние теплые деньки.

– Ну вот, - сказал Миша, - в конце концов, у нас с тобой оказалась общие воспоминания, как у обычных отца и сына.

– Но мы действительно отец и сын, ты же меня не обманываешь, да и похож на бабу Тоню.

– А что мне тебя обманывать? Или это выгодно, быть твоим сыном? У тебя, - он запнулся, но продолжил, - у тебя, папа, замок в Испании на побережье, кондитерская фабрика в Москве?

Дима засмеялся от души, без напряга, он понял, что Миша споткнулся на слове папа, но произнес его.

– А почему кондитерская, а не какая-нибудь другая, писчебумажная например? Или производство колбас?

– А не знаю, первое, что в голову пришло, - и теперь закатились оба.

Этот смех сблизил их.

– Ну и как ты меня находишь, - спросил Панин старший.
– Как я выгляжу с высоты твоих юных лет?

– Ну, - Миша критически оглядел отца, - Ничего особо привлекательного, волос не густо, пиджак не модерновый, золотой цепи на шее нет, потертый жизнью скромный человек.

– Каковым я и являюсь, - согласился Дмитрий.
– А теперь расскажи хоть чуть-чуть о себе.

– У меня всё замечательным образом наперекосяк. Дед мне говорил, - и Дима понял, что Миша имеет в виду бывшего тестя, - что ты проявлял большие способности к математике и физике, тебе пророчили большое будущее, но ты заболел и дальше не захотел работать в науке.

– А тот день, когда я заболел, ещё скорая приезжала, забрали меня, ты его помнишь?

– перебил сына Дима

– Нет, я совсем ничего не помню, кроме того, что я был дома, и люди какие-то незнакомые, и женщина, немолодая, в белом халате, вдруг выталкивает меня за двери, резко так: иди-иди, тебе здесь совсем не место. Потом мама сказала, что ты уехал лечиться, а через некоторое время, что уже и не приедешь.

Дима пытливо глядел в глаза сына, стараясь понять, не врёт ли, щадя его чувства, но взгляд Миши был ясный, и Дима вдруг понял, что мальчик все эти годы ничего не знал, и должен был как-то сам придумывать причины, по которым его родители так внезапно расстались. Был ли он достаточно взрослый, чтобы рассказать ему всю правду, нанести такой удар (отец псих, мать при первой трудности беспощадно бросает его) Дмитрий не знал, и решил промолчать, как и Виолетта: сейчас, отсутствующая, она всё равно контролировала их с сыном взаимоотношения, диктовала свою волю.

– Так что у тебя там наперекосяк?
– И Миша понял, что отец не хочет ворошить прошлое и, во всяком случае, сейчас не будет с ним откровенен.

– Да вот, я оказался не в мать, не в отца, и никаких способностей, выдающихся, во всяком случае, к точным наукам у меня нет, и тяги к этому нет, и я бросил институт, не закрыв первый курс, и меня дома ждет повестка.

– Какой институт?

– Стали и сплавов, сейчас он университет.

Дмитрий строго взглянул на сына:

– Ну, хорошо, тяги к точным наукам у тебя нет, и ты это уже можешь документально подтвердить своей несданной сессией, а к чему-нибудь есть?

– Знаешь, мне кажется, я художник... Занимался я немного, ходил в художественную школу, ту, что на Окружной, ещё в студию в нашем районе, художественная студия почему-то при музыкальной школе, и у меня получалось, мне советовали учиться дальше, готовиться, поступать в Строгановку, но ты же знаешь мать? "Это не кусок хлеба, это богема, беспутная жизнь, пьянство, нищета - нет, получи специальность, а дальше рисуй себе на здоровье в свободное время". Но я не могу так, понимаешь?

– А почему ты думаешь, что ты - художник?

– Я мир вижу в цвете, ну понятно, все видят цветное, но я вижу краски: вот сюда надо бы охру, коричневые тона, сюда белые, здесь небесная лазурь, я вижу мир, как будто я его пишу кистью, понимаешь, и это всё время, автоматом происходит.

– А уже не поздно учиться?

– Нет, конечно, это ведь не скрипка, где с пяти лет, и не балет, всё можно наверстать, но вот два года в армии, вдруг и воевать пошлют.

– Да, это совсем ни к чему, - сказал Дмитрий.
– А альтернативная служба?

– А там нужна мотивация, я ведь не принадлежу ни к какой религиозной секте, и должен служить на общих основаниях, так мне сказали в военкомате. Отчим пытался помочь, откупить меня, но сумма большая, и только на год, а потом всё снова.

– Санитаром стал бы работать? Два года выдержал бы? Или какие у них ещё альтернативы?

– Санитаром? А почему нет? Крови я не боюсь.

– Да там не столько кровь, сколько судна выносить.

– Ну ладно, всё лучше было бы, чем служить или переходить на нелегальное положение.