Второгодка. Книга 5. Презренный металл

— Вообще-то, я семнадцать лет назад появился, — пожал я плечами. — Долго же у вас всё крутится, Никита Антонович.

Давид усмехнулся.

— Ладно, — кивнул он. — Я всё, что хотел, услышал.

Я посмотрел на часы.

— Куда-то торопишься?

— Мне надо домой. Репетитор по физике придёт. Хочу позаниматься на каникулах.

— Физика — это хорошо, — подмигнул мне Давид. — Физика — это очень хорошо. Ладно. Иди пока и…

И в этот момент зазвонил телефон. Это была Грошева.

— Ответь! — кивнул дознаватель-инквизитор.

— Да я выйду, там отвечу. Или потом перезвоню.

— Ответь! — настойчиво повторил он и провёл пальцем по экрану, а потом включил громкую. — Давай.

Он протянул мне телефон.

Блин! Ё-моё! Мышь завозилась, под ложечкой заныло. Если Анька снова начнёт спрашивать про Новосиб, это будет тот ещё номер.

— Да, Ань, привет. Я скоро уже буду.

— А, ну хорошо, — сказала она. — Я просто хотела уточнить, всё ли у нас в силе, не уехал ты опять в свой…

Молчи! Аня, твою мать!

— Да, всё в силе, — перебил её я. — В пять часов, как договорились, буду дома.

— Ладно. А у тебя случайно учебника за прошлый год нету?

— По физике что ли? — уточнил я.

— Ну, мы же физикой будем заниматься.

— Нет, нету.

— Ну ладно, я поищу, у меня где-то должен быть. Надо там кое-какие моменты важные повторить.

— Ну всё, до встречи.

Пронесло. Фу-у-у… Я с облегчением забрал телефон и сунул его в карман.

— Ладно, иди физик, — кивнул Давид, внимательно на меня глядя. — Смотри, не пропадай, не уезжай никуда. Завтра я с тобой ещё поговорю.

— Завтра, завтра, не сегодня, так лентяи говорят, — улыбнулся я. — Всех благ.

Никита Антонович сжал зубы и ничего не ответил, он даже отвернулся, чтобы не видеть меня. Будто Бешеный, сидящий во мне, не давал ему покоя. Будто от этого соседства у Никитоса горели пятки. Будто его всего крутило и ломало. Ну, а как ты хотел, лучший друг, всё-таки, да?

Впрочем, то что он считал меня виноватым во всём, мне совершенно не нравилось. На самом деле, это противоречило здравому смыслу, а Никита всегда отличался тем, что здравый смысл и целесообразность для него были превыше всего. А теперь им руководили иррациональные идеи. И значит, он мог поступать и действовать не так, как я бы ожидал…

Я вышел из здания, сел в машину и поехал домой. Грошева уже стояла у подъезда.

— Привет, Анюта! — радостно воскликнул я.

Мне действительно было радостно, что я больше не находился среди тех сволочей.

— Ничего себе, ты что, на машине ездишь? — удивлённо воскликнула она.

— Да, взял тут у одного дяденьки покататься.

— Не боишься, что тебя полиция остановит?

— Боюсь, но что делать? Глаза боятся, как говорится, а руки делают.

— Ну, ты даёшь, — покачала она головой. — Ладно. Готов?

— Готов душить котов.

— Ну идём тогда.

Мы поднялись домой. Разделись, сбросили обувь. Я вдохнул привычный и уже родной запах. Надо же, как быстро он стал моим собственным…

— Чай будешь? — спросил я. — Или, может, хочешь перекусить?

— Нет, я обедала поздно. Ты, если хочешь, ешь.

— Ну пойдём тогда на кухню.

Она села и тихонько смотрела, как я включал чайник, ставил воду для пельменей, доставал посуду, приборы.

— Холостяцкая еда, — хмыкнула она.

— Есть такое, — ответил я. — Блин, сметана кончилась. Ладно, с маслом тогда. Горчица, ты где? Да, вот есть горчица. Точно не хочешь? Могу и на тебя сварить. У меня тут стратегический запас.

На ней была та одежда, которую мы вместе покупали в магазине.

— Нет, спасибо, — покачала она головой. — Ты ешь, ешь. Я за тобой понаблюдаю.

— Во как. Не сильно внимательно наблюдай, а то поперхнусь.

— Не поперхнёшься, — усмехнулась она. — Я не глазливая. Слушай, Сергей…

Она поёрзала на табуретке и вроде как смутилась.

— Чего? — кивнул я, закидывая в топку пельмень за пельменем. — Говори.

— Зачем тебе эта физика? Ты ж уже сдал экзамен. У тебя вроде всё нормально.

— Ну нет же предела совершенству, правда? — усмехнулся я. — Я не понял. Ты же вроде сама предлагала. Ты что, не хочешь со мной заниматься?

— Хочу, — кивнула она и отвела взгляд. — Только не физикой…

— А чем? — не понял я.

— Ну… — замялась она. — Не понимаешь?

— Нет.

— Блин, что ж ты такой непонятливый, а? Вроде такая вещь простая, а сказать-то непросто…

— Да ладно, Ань, говори, не стесняйся, — сказал я, отправляя в рот очередной пельмень и совершенно не чувствуя подвоха. — Я смеяться не буду.

— Смеяться… Какой уж тут смех…

Она вздохнула и, решившись, выпалила:

— Сделай мне бебика…

Пельмень застрял в горле, и я всё-таки поперхнулся…

16. Кринжово

Лицо моё покраснело, напряглось, я почувствовал, что не могу дышать. С силой ударил себя по груди раз, второй.

— Постучать? — воскликнула Грошева и подскочила ко мне. — Ты чего?

Легонечко шлёпнув пару раз ладошкой, она вдруг долбанула мне кулаком между лопаток. Я, откашлявшись, замахал руками и прохрипел:

— Хватит, хватит, хватит! Ты меня или так или эдак решила доконать?

— Почему сразу доконать-то? — обиженно воскликнула она и, вернувшись на своё место, села напротив меня. — Что, тебе настолько противно, что ли?

— Разумеется, не противно, а приятно. Было бы. Но, Ань, ты что вообще несёшь-то?

— Что?! Что такого?!

— Как, что такого?! — развёл я руками. — Ты же сама ещё ребёнок, бебик, практически. Тебе сколько лет?

— Я уже три года рожать могу по физиологическим показателям.

— Капец, блин! — я хлопнул себя по лбу. — И что из того, что можешь? Ты же ещё школьница. Как ты себе это вообще представляешь? Ребёнка мало родить, за ним ухаживать надо, воспитывать, кормить, растить.

— Слушай, чего ты начинаешь? Я тупая по-твоему и не знаю всего этого? Я всё продумала. Нормально я себе представляю. Это ты не представляешь, а я очень хорошо представляю.