Выбор Саввы, или Антропософия по-русски

* * *

– А как, Савва Алексеевич, вы смотрите на попытки некоторых европейских стран узаконить эвтаназию?

– Я не нашел для себя безапелляционного ответа на этот вопрос. Но скорее отрицательно.

– Может, вы колеблетесь потому, что сами не испытывали в жизни непереносимых физических страданий?

– Не думаю. С позиций одной-единственной земной человеческой жизни, казалось бы, неправильно растягивать телесные мучения на длительный срок, желательно прекратить их в крайних, безнадежных случаях. А теперь вспомните старинную поговорку на чью-то тяжелую, но все же естественную смерть, последовавшую за долгой болезнью. Люди на Руси говорили: «Отмучился, сердешный». Ведь в этих старых словах подразумеваются не только физические муки, но и приобретенный опыт страдающей вместе с телом души. Значит, душе необходимо бывает пройти через это горнило. Материалисту, человеку-прагматику такой подход наверняка покажется немилосердным, несправедливым. Но предоставим решать эти вопросы не ограниченному человеческому уму, а разуму куда более совершенному. Добавлю только: люди, настроенные материалистически, обычно очень трудно расстаются с жизнью. Люди истинно верующие покидают этот мир гораздо легче. Что же касается допустимой или недопустимой меры земных физических страданий, то кто я такой, чтобы взвешивать эту меру?

– Савва Алексеевич, вот вы сказали, что душе необходимо пройти через горнило страданий. Вы уверены, что земные страдания укрепляют, а не растлевают душу? И что тогда значат библейские рай или ад?

– Безусловно, укрепляют и очищают. Если это не так, тогда все бессмысленно. В случае вечных рая и ада все теряет смысл. Потому что и в том и в другом случае душа превращается в мертвый балласт, она не способна к дальнейшему росту, к созиданию и совершенствованию. Консервация души, ее застывшая форма, прозябающая в вечном блаженстве или вечных муках, полностью противоречит законам природы, законам вселенной, ее сакральным смыслам. Мироздание находится в постоянном движении, и душа, как любая живая субстанция, должна пребывать в развитии, в пластике, пока в совершенном виде снова не приблизится к Богу. Это, по-видимому, и будет для нее исконным, на протяжении тысячелетий потерянным раем. Но это совсем не тот библейский рай, который представляют себе человеческие умы. Рай и ад существуют прежде всего внутри человека. Какую из этих ипостасей человек выбирает для себя уже при жизни – вот в чем вопрос. И хочу напоследок добавить еще кое-что в защиту реинкарнации: в глубоко Древней Руси, в сколотско-славянский, а по-другому скифский период, имелось два основных способа погребения – сожжение и особое трупоположение. Умершему человеку искусственным способом придавалась скрюченная форма, подобная пребыванию плода в утробе матери. Такое действие перед захоронением обусловливалось символической верой во второе рождение. Именно так проявлялась, пусть и примитивно выраженная, вера не только в бессмертие, но и в возвращение на Землю. А теперь ответьте, почему мы должны сбрасывать со счетов глубочайший опыт наших древних предков?

– Савва Алексеевич, а что всех нас ждет в ближайшем будущем?

– По-моему, вы меня с кем-то путаете.

– Нет, просто хотим услышать ваше частное мнение.

– Я предпочитаю не озадачиваться подобными вопросами. Не подумайте, что из скромности, – от элементарной нехватки времени. Но сейчас, так уж и быть, попробую озадачиться. Мне думается, гайки закручены столь плотно, что человечеству не остается ничего иного, как срочно вернуться к истокам, извлечь с антресолей, отчистить от пыли заплеванное, оскверненное древнее знание. И, прибегнув отнюдь уже не к внешним атрибутам религиозного фанатизма – ибо он всего лишь костыль для слабых разумом и духом, – создать, непременно сохранив их самобытность, синтез древних знаний и религий, замешанный исключительно на Любви. Все религии по отдельности давно похожи на разбросанных по миру мертворожденных детей. Люди никак не хотят понять, что гигантский мировой моховик, разобранный на запчасти, не в состоянии продуцировать энергию, детали его от бездействия покрываются ржавчиной. Нет на Земле лучших и худших религий, все они – отпрыски единого Отца. Умница, провидец Флоренский писал в «Столпе и утверждении истины»: «Только водя по древним строкам влажной губкой, можно омыть их живою водою…» Он написал так о христианстве. Я же позволю себе обратить его слова к любой из религий и, конечно, к разбросанным по планете древним языческим знаниям различных эпох и народов. Пора суммировать их многовековую мудрость. Пора, изменив угол зрения, увидеть множественные параллели, а не акцентировать узколобое недобросовестное внимание на притянутых за уши противоречиях. Только когда пазлы соединятся между собой, перед нами предстанет целостная картина мира, сверкающая ярким многообразием свежих красок. И краски эти будут замешаны уже не на вульгарности и злопыхательстве отдельных фанатиков или боязливости осторожных конформистов, а на исторической памяти и многовековом опыте планеты Земля. Но здесь – и это очень важно – я хочу поставить восклицательный знак! Исторические приоритеты выбранной однажды каждой частью света для себя религии имеют право оставаться первостепенными – потому как это основа основ многогранности, разнообразия мировых культур.

– Простите, Савва Алексеевич, насколько помнится, в IV веке представители неоплатонизма уже пробовали ассимилировать, синтезировать различные подходы, но их попытка ничем не увенчалась, а спустя много веков и Елена Блаватская, и Елена Рерих пыталась обобщить, унифицировать опыт мировых религий, а воз, что называется, и ныне там. Так, может быть, человеческий мозг скроен таким образом, что не в состоянии уместить и примирить в себе некий универсум понятий и знаний вселенского масштаба?

– Конечно, мозг играет в этом вопросе очень важную роль, но основным органом принятия информации такого рода является сердце – и только сердце. И вот тут необычайно важно осознать антропософский на это взгляд: «путь к сердцу проходит через голову», именно «мысль является родительницей чувства», но и мозг, и сердце в равной степени должны быть готовы к осознанию такой информации. Между умом и сердцем не должно быть противоречия.

Когда-то, в сорок один год, незадолго до собственного крещения, разочаровавшись в ту пору не только в медицине, но практически и в самой жизни, я написал:

Но если столько на свете мрака,

Не слышишь сердца сестры и брата,

И если звезд высота в паденье,

И если смерть началась с рожденья,

И души наши напоены ложью,

То чем поможешь, светлейший Боже?

А если кроме куска и крова

Мы не постигли бессонность крови,

И разум глупость осилить не может,

Тревога за друга давно не тревожит,

И день не стыдит, что бессмысленно прожит,

А память, как бабка, тоскует о прошлом,

То Богу молиться, наверное, пошло.

И если счастье в чахотке чахнет,

И те же слезы у Дарьи и Анхен,

И

если жены, рожать не смея,

Проросшее наше выполют семя

(Раз мир зачатья со страхом рядом —

Грозится атом реальным адом),

То, как ни выгни в молитве шеи,

У Бога поздно просить прощенья.

Я незрело обращался тогда к некоему внешнему Богу, полагая, что если этот умозрительный внешний Бог отважился создать нас, то непременно всем нам чем-то обязан. А сейчас, когда мне близится семьдесят и мое сердце повзрослело, я понимаю, что Бог никому ничем не обязан, и уж тем более никогда не бывает поздно, ибо Бог всегда внутри каждого из нас, и мы во многом должны только себе самим, ну и конечно, друг другу.

Основное несчастье людей кроется в том, что все явления природы и окружающей действительности они видят фрагментарно. И зачастую им совсем не нравятся эти фрагменты – люди почти никогда не в состоянии узреть целое. Нужно стараться развивать в себе способность заглядывать за пределы происходящего вокруг, выходить из узких рамок бытового мышления, учиться видеть целостность явлений. Это трудно, но именно к этому нужно стремиться всеми силами, всем сердцем. Только тогда, в широте миросозерцания, откроется многогранность мира, и он предстанет совершенно по-новому. Только тогда изменится наше к миру отношение, и мы не посмеем многое из того, что безоглядно смеем сегодня. Я благодарен Штайнеру именно за попытку научить всех нас снятию с глаз шор. Конечно, Рудольф Штайнер не затмил для меня своей фигурой весь мир. Мир гораздо шире даже такого человека, как Штайнер. Но именно он научил меня расширению жизненно-временного пространства.

– Савва Алексеевич, а почему вы не состоите ни в каком антропософском обществе?

– Потому что считаю членство в любых организациях напрасной, даже вредной тратой времени. В каждой общине рано или поздно непременно возникают непонимания, разночтения, предвзятость и, как следствие, перетягивание одеяла на себя, негласная борьба за пальму первенства. Послушаешь и посмотришь порой на иных последователей, группирующих вокруг себя учеников, и с горечью вспоминаешь о химической формуле, по которой отборное вино переходит со временем в уксус. В вопросах познания мира я всегда стоял и продолжаю стоять на позициях здорового индивидуализма. Читайте первоисточники, общайтесь с Великими Учителями прошлого тет-а-тет. И каждый получит то, что необходимо именно его уму и его сердцу. Хотя меня порой может обу ревать излишняя категоричность, я не вправе навязывать вам свой взгляд на различные, в том числе антропософские, сообщества и организации. Но я и вправду искренне полагаю, что для проникновения в суть явлений, понимания их сердцем нужно пройти нелегкий, но непременно индивидуальный путь. Осторожные и боязливые предпочитают сбиваться в стаи – и нередко со временем отступают. Пытливые и смелые идут своими дорогами, порой спотыкаются и падают, но именно они чаще других достигают вершин.

Каждому из нас необходимо переосмыслить, переоценить роль и значение собственного персонального духовного начала, пройти через анализ индивидуального «я», попросить прощения у Создателя и друг у друга за проявленное в веках беспредельное хамство и немедленно начать с чистого листа, но уже в более высоком духовном измерении, замешенном исключительно на Любви. Необходимо в конце концов вспомнить, что в начале было Слово, и вернуть слову РЕНЕССАНС его истинное духовное значение. Это и будет то самое золотое сечение, к которому человечество шло веками – через страдание, кровь, насилие, через многовековые религиозные распри.

– Савва Алексеевич, а вам не кажется, что все это чистой воды утопия, что несовершенное человечество скорее исчезнет с лица Земли, нежели успеет переосмыслить то, что на ней сотворило?

– Похоже, вас не удовлетворил мой ответ, тогда считайте сказанное мной всего лишь утопическим рассуждением вслух, эмоциональным желанием наивного престарелого доктора. Но знайте, что все и всегда в мире начиналось именно с желания. Толчком к сотворению мироздания явился чей-то вдох-выдох, предваренный желанием. Не иметь желаний – мертвый, лживый призыв. Путь развития человечества пролегает через воплощение его желаний, но истина в том, что желания должны быть пропитаны духом любви и созидания.

* * *

«Ну, я и разошелся, ешкин кот, сам от себя не ожидал, – покачиваясь в вечернем вагоне метро, оглядывал доктор устало-печальные лица незатейливо дремлющих пассажиров. – Загрузил слушателей, мало не покажется. Начал с сердца, закончил вселенскими смыслами. Предстал прямо-таки проповедником. Может, переборщил? Хотя отчасти сами напросились. Надеюсь, простят».

Дома, около полуночи, он решил послушать Моцарта. Давно не слушал его, а тут вдруг захотелось расслабиться, снять напряжение. Доктор неожиданно понял, что очень устал. Кто поможет, если не Моцарт? Выпил на кухне сам с собой пару рюмок водки, закусил чем-то незатейливым, обнаруженным в холодильнике, потом заварил крепкого чаю, вернулся в комнату, устроился в любимом дедовом кресле. Среди дисков мелькнуло суровое лицо Вагнера. «Не-ет, сегодня не ты, дружок. Тобой вряд ли утешится сердце. Сегодня только Моцарт». Доктор вложил диск в выплывшую навстречу пластиковую ладонь, нажал «пуск», приглушил звук, чтобы не потревожить жену, и погрузился в нирвану музыки, в ее филигранную глубину и легкость. Со звуками оркестра в душу потихоньку возвращалась невыразимая легкость бытия, и сердце, вбирая энергию гения, наполнялось лучшим для себя допингом – радостью.

В эту белую ночь без изъяна,

В эту лунную муть без конца

Я и Моцарт. И оба мы пьяны

Так, что даже не видно лица.

От житейских сует и мороки

Звуковою дорожкой бегу.

Я просрочил все сроки. А сроки

Заменить мне пророчат иглу.

Но мне лень. То ль истома,

То ль мелодии той волшебство

Ни за что не отпустят из дома

На дорогах терять естество.

Так искрись же, снежок под луною,

Ночь в окошко глухое смотри.

Я и Моцарт. Но вроде нас трое —

Я да он, ну и Ангел внутри.