Выбор Саввы, или Антропософия по-русски
Шрифт:
На момент смерти барона Серафиме исполнилось 22 года. За девять лет жизни в Англии она безусловно прониклась благодарностью к своему спасителю, но так и не прикипела душой к этой стране. Альбион нагонял на нее беспросветную тоску. Путь на родину для Симы был заказан. Укоренившаяся советская власть вряд ли простила бы ей туманное английское прошлое. Посему, захватив с собой положенные ей после смерти приемного родителя денежные средства, она отправилась покорять Париж. Несмотря на хрупкую светловолосую внешность, девушка Сима отличалась стальным характером и по прибытии в Париж отнюдь не растерялась. Поселившись в небольшой мансарде на улице Риволи, она довольно скоро открыла в близлежащем переулке собственное ателье. Поначалу занималась копеечными швейными работами, но спустя некоторое время дела ее пошли в гору. Эмиграция первой волны, как известно, имела в своих рядах множество знатных, титулованных особ, в первой половине 30-х потихоньку начинающих покидать бренную землю, а у
Главное в жизни – поймать нужный момент, почуять грядущую товарно-сырьевую конъюнктуру, и прозорливая Серафима принялась по дешевке скупать вышедшие в отставку платья русских графинь, покамест недальновидные наследники не отправили их на помойку или, что гораздо опаснее, не раскусили их ценности. Ее ателье постепенно наполнялось манекенами, облаченными в сногсшибательные наряды из парчи, нежного бархата, шелка, обрамленные разнокалиберными рюшами, оборками, тончайшими кружевами ручной работы, зачастую пронизанными золотыми или серебряными нитями. На платья хаживала любоваться местная аристократическая богема. В Серафимином ателье было на что взглянуть! Да! В приобретенных ею платьях наличествовало все, кроме аскетизма. Шик и изыск нарядов русских графинь не знали границ. Одни только изделия от Наденьки Ламановой, изготовленные в ее знаменитом ателье на Тверском бульваре, чего стоили! А до Наденьки эскизами нарядов для именитых русских особ не брезговали известные художники Григорий Гагарин и Константин Маковский. Эх, что и говорить! Куда там скромным парижским модельерам! Заполучив такое богатство, Сима принялась неторопливо выжидать, когда, благодаря их эксклюзивности, появится оглушительный спрос на платья, отчего они, как предполагалось, баснословно возрастут в цене. И вот в один прекрасный день ее ателье посетил очень странный человек, с появления которого начался новый виток ее богатой на перемены биографии.
На этом месте в рассказе Марка образовалась кратковременная брешь, поскольку Савва Алексеевич попросил на пару минут остановить машину. Ему захотелось по малой нужде, а проезжали как раз лесную полосу. Марк притормозил, хотел было дать вдогонку напутствие, но не успел; Савва Алексеевич молниеносно углубился в плотно растущие деревья. Каково же было его возмущение, когда через несколько шагов он наткнулся на повсеместно натянутую промеж деревьев колючую проволоку. Первой его реакцией был шок. У русского человека, как известно, особые отношения с колючей проволокой. Ни один народ мира не воспринимает это искусственное заграждение столь болезненно, как русский. Пожалуй, еще только еврейская нация. Историческая память народа не дремлет. «Сатрапы, палачи, душители свободы» – тут же пронеслась в голове доктора фраза из знаменитого рязановского кинофильма. Он развернулся на 180 градусов и обреченно отправился назад к машине. Ему как будто плюнули в душу. Настроение было изрядно подпорчено. Успокоительно-миролюбивые объяснения Марка насчет сохранности таким образом девственной европейской природы не привели к должному пониманию. Доктор лишь досадливо пожал плечами, искренне удивляясь, как много лет отсидевший в сталинских лагерях человек мог настолько перестроиться психологически. В ответ на его молчаливую досаду Марк добродушно изрек: «Я, Савва, знаешь ли, давно научился спокойствию там, где мое вмешательство ничего не изменит, поверь, это неплохо сохраняет нервную систему, а зачастую и саму жизнь». Посему, чтобы не усугублять ситуацию, они предпочли вернуться к Серафиме де Паттон.
Итак, зашедший в ателье человек оказался странен буквально всем: одеждой, походкой, фигурой, а главное, разъезжающимися в разные стороны – от фальцета до баса – голосовыми модуляциями. Внимательно оглядевшись, он прошелся вдоль облаченных в наряды манекенов и в результате пожелал купить довольно строгое, с прозрачной накидкой-пелериной парчовое платье малахитового цвета, с глубоким остроконечным вырезом на спине. Платье, по его словам, предназначалось для его невесты в связи с предстоящей помолвкой. В Серафимином мозгу мгновенно промелькнуло: «Была не была!» – и она назвала непомерно высокую цену. Получив со стороны необычного посетителя согласие на покупку, Сима дала волю своему обаянию, ненавязчиво продемонстрировав отдельные грани блестящей образованности и аглицкого воспитания. Затем поинтересовалась на отменном французском, не желает ли лично невеста на всякий случай посетить ателье в целях примерки столь дорогой вещи. «Нет, нет, – ответил странный покупатель, рассчитываясь крупными купюрами, – я и без того знаю ее размер».
Через две недели этот же человек вновь открыл дверь Серафиминого ателье. Серафима, узнав в его руке перевязанную все тем же атлас ным бантом коробку, мгновенно сникла душой и телом. В сердце заскреблись нехорошие предчувствия вынужденного возврата денег. Но события потекли по непредсказуемому сценарию. Поставив коробку на прилавок, посетитель сказал, что деньги ему не нужны. Грустно признался дрогнувшим фальцетом, что с невестой у него в последний момент вышел разлад. Почему-то он позволил себе быть
с Серафимой откровенным. Несмотря на молодость, она нашла уместные в данном случае слова. После чего была приглашена в один из лучших ресторанов Парижа. Благосклонно улыбнувшись на приглашение, она предупредила, что не любит сухих вин.Спустя два дня, за бокалом доставленного из Бордо янтарно-золотистого десертного «Chateau d’Yquem», производства 1921 года, он сделал ей предложение. По истечении полуторачасовой беседы Серафима была осведомлена, что перед ней человек, обделенный природой конкретными половыми признаками, но являющийся при этом фамильным графом, занимающим в высшем парижском обществе далеко не последнее место. О редком диагнозе знала небольшая кучка врачей, подписавшая документ о неразглашении, а теперь еще и она. В высшем свете граф должен был оставаться мужчиной, и лучше женатым. Положение обязывало. Он не бил баклуши, как богатый титулованный бездельник, а заправлял в столице серьезными делами. Для поддержания должного имиджа в высших кругах ему необходима была до стойная, образованная пара. Серафима подходила на эту роль как нельзя лучше. Поднося к губам третий бокал баснословно дорогого, отдающего лакрично-фруктовым ароматом вина, она задумалась о том, что никогда не будет сидеть на старости лет за большим семейным столом в веселом окружении детей и внуков, слушая их смешливую болтовню, но зато… Таким образом Сима стала женой гермафродита, но вместе с тем и графиней.
Граф оказался умницей, мудрой души человеком. Жили на разных территориях, иногда для видимости сходясь на ночлег под одной из двух парижских крыш. В разумных пределах Серафиме дозволялся адюльтер. В этой области она старалась действовать без фанатизма, но подходящего случая не упускала. Новоиспеченная графская чета блистала в благородных парижских собраниях. Серафима не только не посрамила графскую честь, а, напротив, всячески ее приумножила. Граф по праву гордился высокообразованной красавицей женой. Ее русское происхождение они решили не афишировать. Многие завидовали графу в отношении Серафимы. В тяжелые дни немецкой оккупации семья Паттон о благородных собраниях подзабыла, но по-прежнему держалась на высоте. После освобождения Парижа Серафима прикупила небольшую фабрику по пошиву женской одежды, до определенного момента приносившую ей вполне приличную прибыль. Когда Серафиме стукнуло сорок шесть, а графу пятьдесят семь, он в одночасье умер от остановки сердца, даже здесь сумев проявить редкое благородство. За годы замужества Серафиме ни разу не пришлось продемонстрировать графу стальные отблески своего характера.
Вот так, за рассказом, незаметно оказались в сердце Парижа.
Серафима де Паттон недаром имела графский титул. Она жила в одном из самых старинных и заодно аристократических кварталов, а именно – в пятом округе, на улице Муфтар. Улица Муфтар являла собой умиротворенную малонаселенную пешеходную зону с древними домами, и соседствовала со знаменитым Латинским кварталом. Шумная молодость и тихая старость мирно уживались рядом. Марк ловко припарковал машину возле уютного кафе на параллельной улице, почти напротив дома графини. Пересекли две улочки и вошли в чистое до безобразия, прохладное парадное, словно ароматизированное тонкими благовониями. Крохотный лифт с нарядной кованой дверью вмещал исключительно одного человека. На нужный этаж поднимались поочередно.
Дверь открыла вполне бодрая, чуть полноватая, весьма преклонных лет дама, с рыжеватыми, подстриженными под каре волосами. Она поздоровалась по-русски приветливо и, как показалось Савве Алексеевичу, слегка задиристо-игриво. В ней не просквозило ни надменности, ни зазнайства, зато основательно проступил мощный французский прононс. Марк поцеловал Серафиме руку и представил ей русского доктора. Савва Алексеевич с порога повторил за Марком процедуру «ручного» поцелуя и был приглашен в глубину крохотной прихожей. Он мечтал посетить туалет и не возражал бы принять с дороги душ, ибо день выдался довольно жаркий. И вдруг, после его выхода из туалета, графиня запросто спросила:
– Не хотите ли сполоснуться под душем?
– С превеликим удовольствием, – обрадовался и вместе с тем подивился ее прозорливости Савва Алексеевич.
Пока Марк, нацепив на нос миниатюрные очки, устраивался в гостиной на диване с любимой газетой «Liberation», графиня провела док тора на небольшую, вытянутую кишкой кухню, где в углу слева от двери неожиданно обнаружилась старинная чугунная ванна на черных и кривых, как у таксы, лапах.
– Прошу вас, доктор, пожалуйте в ванную, и приятного вам мытья, – пропустив его вперед, весело сказала она и молодым жестом зашторила перед его носом клеенчатую занавеску.
– А полотенце?! – крикнул он минут через пять стояния под душем.
– Сейчас, сейчас, – бодро отозвалась графиня и через минуту протянула за шторку огромную махровую простыню.
С данного момента незримая нить симпатии соединила двух пятнадцатью минутами раньше не ведавших друг о друге соотечественников.
– Ты видишь, Сима, какого человека я тебе привез?! Я сразу раскусил в нем достойного собеседника и отличного, между прочим, доктора, – разливая по первой рюмке, изрек Марк.