Выбор Саввы, или Антропософия по-русски

– Prudemment, Monsieur! Vous pourriez gacher mes cheveux! [9] – крикнула ему в спину бабуля-одуванчик.

– Excusez-moi, madame, le tresor inestimable dans le sac. Adieu. Adieu pour toujours [10] .

Примерно через пятьдесят минут полета ему предложили на выбор говяжий антрекот по-бретонски или куриное рагу с овощами. «Плавали, знаем мы ваши говяжьи антрекоты, ни дать ни взять ортопедические стельки».

– Пожалуйста, двойную порцию рагу, рюмку водки и стриптиз, – под недоуменное пожатие хрупких плеч стюардессы сладостно откинулся на спинку кресла доктор.

Французская миссия была выполнена и даже перевыполнена. Наличие в сумках антропософской литературы и обладание золотым долларом необычайно грели кровь, веселя душу, внушая веру в дальнейшее счастье.И все-таки на московскую землю доктор ступил задумчиво-ошарашенным. Олаф Титце, направив доктора во Францию, сослужил ему бесценную и в то же время непредсказуемую службу. Оказывается, доктор не был готов к спектру столь разнообразных эмоций и вместе с тем свалившемуся на него богатству. Он совершенно не рассчитывал на обилие неожиданных французских встреч. И уж совсем не предполагал доктор, что одна из книг, лежащая в его сумке, а именно «Антропософская медицина» французского врача Виктора Ботта, выйдет со временем на русском языке именно под его редакцией.

* * *

Дома он молча извлек из чемодана бельгийский плащ и преподнес Ирине. Плащ сел как влитой. И в дальнейшем продемонстрировал редчайшую износоустойчивость. А вот бурные ожидания в отношении золотого доллара не оправдались. Разбогатеть на монете не получилось, на черном рынке любителей-нумизматов она была оценена всего в триста бумажных долларов. Но именно с них начался новый жизненный отсчет. С добавлением некоторого количества рублей доктором был приобретен первый компьютер, значительно облегчивший врачебную и поэтическую миссии. Серафима де Паттон, сама не зная того, внесла в разностороннюю деятельность доктора неоценимый вклад.

Спустя почти семнадцать лет, у Веры во Владимире, где ему теперь только и писалось, доктор неожиданно посвятил строчки Марку:

Мы с ним всю ночь играли в шахматы

И водку пили в гараже.

И не вздыхали, и не ахали

О том, что прожито уже.

Он нежно поминал Россию,

Где отсидел семнадцать лет

И оживал, коль моросило,

Иль ветром заметало след.

Где он теперь? Какие вести

На Землю жаждет принести?

Хотел бы знать… но все же если

Он на земле еще в пути,

Пусть поживает без тревоги

И мягко жмет ступней на газ.

Пусть им же созданные боги

Молитву примут в этот час.

А я в Москве случайно вспомню

(И стану временно не ваш)

Его, который не был сломлен,

Париж и Суассон. Гараж.

«Эх, Марк, вот и кончилось первое десятилетие XXI века. Где же, в каких далях, в каких туманностях Андромеды заплутало обещанное тобой вслед за Рудольфом Штайнером русское чудо?»

Глава двадцать первая Сердце

Органом восприятия горнего мира является сердце.

Павел Флоренский

«Евангелие от Матфея, глава 5, стих 8: «Блаженны чистые сердцем, ибо они через самих себя Бога узрят». Это положение подводит к мистике. Нам надлежит очищать наше сердце. Око, чтобы видеть Бога, которое здесь подразумевается, – это сердце. Оно, а не мозг орган будущего. Оно в отношении Бога то же самое, что незатуманенное око в отношении света» [11] .

* * *

Закоренелый антропософский доктор Савва Алексеевич Андреев готовился к семинару, посвященному на сей раз сердцу. За три минувших пятилетия он не только успел принять несметное число пациентов, но провел множество семинаров, посвященных лечению всяческих человеческих органов. На кону стояло сердце. За день до семинара «полетел» компьютер, исчезли файлы с готовыми для лекции материалами. Перенести дату не представлялось возможным. Кое-кто из врачей прибыл издалека. «Что ж, иного пути нет, буду шпарить по памяти», – решил доктор.

* * *

– Казалось бы, сердце ничего не производит. С точки зрения физики, да и по мнению аллопатической медицины – это всего лишь насос, перегоняющий кровь. Я сам четверть века преподносил студентам эту теорию, объясняя, в какие артерии кровь входит, через какие выходит. И всякий раз меня что-то неизъяснимо тяготило в моем многолетнем рассказе. На самом же деле сердце – один из белковообразующих органов. Оно не только подстраивает под себя поступающий к нему с кровью белок, но непременно участвует в образовании белка. Ни для кого не секрет, что белок – есть физическая жизнь. Но физическое существование без одухотворения – для человека ничто. Человеку необходима одухотворенная белковая структура. Именно сердце в полной мере выполняет миссию одухотворения белковой плоти. Спросите, каким образом происходит одухотворение? Надеетесь, сейчас я начертаю вам формулу одухотворенного сердца? Нет, ибо тайна сия велика есть. Любые схемы отступают перед таким таинством.

Как-то в мой очередной приезд в Германию врач-антропософ Юдекс Харвик спросил: «Какое у тебя сердце, Савва?» – «Человеческое», – ответил я, недоуменно пожав плечами. «Браво! – как ребенок обрадовался обычно суховатый Юдекс. – Именно человеческое сердце есть орган улавливания и излучения чувств, у него имеются вкус и глаза».

Сердце – единственный в своем роде орган, обладающий чувствованием самого себя. Мы физически ощущаем на сердце тревогу и тяжесть, когда нам бывает плохо, когда же нам хорошо – слышим, как оно поет. Мы затерли, заземлили эти сердечные понятия до греховной обыденности, а хорошо бы вернуть им первозданный сакральный смысл.

Все процессы, происходящие в человеке, идут, как известно, в двух направлениях: изнутри наружу и снаружи внутрь, тому множество примеров, и один из них, действующий безостановочно, – это дыхание. А встречаются эти процессы в сердце. Именно сердце принимает на себя перекрестный огонь внешних природных и внутренних человеческих сил, 72 раза в минуту переплавляя их в драгоценный сплав жизни.

Еще одна важнейшая функция сердца – поддержание температурного режима между верхом (головой) и низом (печенью) человека. Голова у слишком рассудочного человека чрезмерно холодна, печень же его, напротив, слишком горяча. Посему рассудочные люди нередко бывают желчными. В то же время всем известны и их антиподы, «горячие головы», у которых кровь больше нужного приливает к верху. Таких людей часто захлестывают эмоции, ими совершаются неоправданные действия. Постараться соблюсти равномерный баланс «верха» и «низа» человека – задача сердца. Прямо скажем, непростая задача. Сердце вырабатывает и поставляет тепло в ткани, но оно же дает тепло и душе, именно сердце отапливает душу.

– Савва Алексеевич, как, работая в обычной городской поликлинике, совместить эти знания с традиционным подходом?

– Не знаю. Эту дилемму решайте сами. Сегодняшняя ортодоксальная академическая медицина, вероятнее всего, поставила бы на таком, как я, клеймо вернувшегося в средневековье сумасбродного алхимика. Ну и пусть. Мне наплевать на это. Традиционное медицинское образование и многолетняя закалка больничного врача лишь помогли мне в осознании моего теперешнего пути. А закостеневшие в своем академизме специалисты пусть лучше задумаются, отчего огромное число людей, полностью разочаровавшись в их «прогрессивных» методах, все чаще ищут альтернативные пути. Однако своим вопросом вы подвели меня к иному, более глубинному вопросу: почему штайнеровские подходы в медицине известны только в очень узких кругах? Думаю, потому, что люди вообще, а доктора в частности в большинстве своем ленивы и нелюбопытны, им свойственно упрощать, унифицировать сложные понятия. А упрощение и унификация, грубое деление больных на некие симптоматические касты – неприемлемы, недопустимы в целительстве. Врачи зачастую не желают разбираться даже в лежащих на поверхности причинах болезни. Медицинские данные столь жестко теоретизированы и схематичны, что все, что выбивается за установленные рамки, продолжает тупо загоняться в прокрустово ложе выработанной однажды теории. Если же и случаются в современной медицине открытия, то сугубо локального свойства – да и те зачастую тонут в многолетних лабораторных исследованиях, так ни к чему и не приводящих.

У Штайнера был в ходу анекдот: профессор осматривает вновь прибывшего в отделение больного, велит поместить его в палату и дает ассистенту указания по лечению, но с оговоркой, что на днях пациент обязательно умрет, после чего благополучно забывает о нем. Через неделю, при поступлении больного с похожими симптомами, профессор вспоминает о предыдущем пациенте и говорит: «Лежал тут один, но он уже умер». И вдруг слышит: «Нет, не умер, ему стало легче, он пошел на поправку». – «Да?? Значит, вы неправильно его лечили».

Безусловно, есть талантливые, честные врачи, но в глубине каждого из них, я уверен, живет антропософ. Представляю, как трудно им сегодня приходится. Но вернемся к сердцу. Насколько сердце самый таинственно-интимный, настолько же и публично-социальный орган. От чего обычно страдает сердце? От боли за близких и одновременно от множества социальных несправедливостей. Вы можете упрекнуть меня в голословности и поинтересоваться, какое отношение все это имеет к лечению сердечно-сосудистых заболеваний? Самое прямое и непосредственное. Немедленно привожу пример. Возьмем гипертонию, разделенную официальной медициной на два основных вида – первичную и вторичную (чаще всего почечную). На самом же деле разновидностей гипертоний куда больше и куда больше причинно-следственных связей, ее порождающих. Новейшими лекарствами можно сколько угодно бороться с симптомом, но так и не победить его, не установив истинной причины гипертонии. В прошлые века, когда врачи непременно были философскими исследователями – просто не могли ими не быть в силу исторической данности, – они обязательно рассматривали в том числе влияние планет, в разной степени воздействующих на психофизическое состояние больного, учитывали нехватку или переизбыток в организме металлов, соответствующих этим планетам. И это лишь один из примеров забытого большинством сегодняшних врачей индивидуального подхода к больному.