Выбор Саввы, или Антропософия по-русски
Шрифт:
Обед удался на славу. Словно приложили руку, сдобрив блюда нектаром и амброзией, олимпийские боги Посейдон и Деметра. Рыба была неповторима – в сочетании со слоями нежнейшего сыра, пикантной зеленью и еще чем-то сверхъестественным. А крупно нарезанный овощной салат оказался заправлен отнюдь не оливковым, а самым что ни на есть ядреным подсолнечным маслом – пахучим, нерафинированным. За десертом Марк, счастливо отвалившись на спинку стула, сказал:
– Все, Сима, кончай отстегивать деньги этому крохобору, наш приехал, он тебя лучше вылечит, да к тому же, как соотечественницу, еще и бесплатно. Вспомни покойного барина из «Вишневого сада», который всех подряд от любых хворей сургучом пользовал, а Жозеф сколько лет напролет тебя одними и теми же препаратами кормит? Ну и где результат? Вот то-то
– Обещать не стану, но, пожалуй, рискну, – посерьезнел Савва Алексеевич.
По окончании обеда Марк был временно выдворен из гостиной. Доктор извлек из пакета прихваченный с собой фонендоскоп, внимательно прослушал грудь и спину Симы (обратил внимание на довольно упругую кожу), некоторые зоны, как в старые добрые времена, простучал пальцами с наложением ладони, изу чил при помощи крохотного фонарика ногти и глазные склеры.
Следом за осмотром, сидя на диване со сложенными, как у послушного ребенка, ладошками на коленях, графиня подробно отвечала на его вопросы. Ее заметно растрогало, что с ней возятся от души, а не за деньги. Хоть Серафима де Паттон и была больной его профиля, доктор, сев за стол и взяв ручку, глубоко задумался над составлением рецепта. Из раздумья его вывел заговорщический Серафимин шепот:
– Пока Марк в другой комнате, я хочу рассказать вам, Савочка, одну историю, касательно Марка. Чтобы вы знали, каким он мог порой быть. – Голос графини слегка дрогнул: когда-то, много лет назад, у меня имелась скромная швейная фабрика, из-за которой я практически разорилась. Я недальновидно связалась с итальяшками, и эти макаронники подвели меня под монастырь. Моего мужа тогда уже не было в живых, он не мог постоять за меня в борьбе с хитрыми итальянскими бестиями. Мне буквально не хотелось жить… Я находилась на грани самоубийства и призналась в этом Марку. Так что вы думаете? – Серафима настороженно прислушалась, сдвинувшись на самый край дивана, шепот ее стал тише, – на следующий день он привез мне заряженный пистолет, «беретту». Спокойно протянул и сказал: «На, стреляйся». Представляете?! Не насмешка ли? Именно «беретту» производства Италии! Как он мог? Как мог?! А если бы я на самом деле…
– Вы как там, уже закончили? Пора ехать, а то вот-вот темнеть начнет, – раздался приближающийся к комнате голос Марка, – не люблю ездить по темноте.
– Да, да, идем, Маркушенька, – энергично замахала руками в воздухе Серафима, обозначая тем самым, что ничего, мол, не говорила доктору. – Савочка уже дописывает рецепт.
«Все бы у нас в России так разорялись», – беззлобно подумал доктор, ставя последнюю точку в рецепте.
Перед их с Марком уходом графиня принесла из спальни и торжественно вложила в ладонь Савве Алексеевичу золотой доллар второго поколения. Савва Алексеевич сначала ничего не понял, ибо никогда не видел золотых долларов ни первого, ни второго, ни третьего поколения, а получив краткие разъяснения по поводу монеты, опешил:
– Нет, я не могу принять такой подарок, больно жирно.
– Можете, Савочка, можете, без разговоров. Я так хочу.
В прихожей, уже на пороге, доктор заикнулся:
– Серафима, а может, всего на несколько дней…
– Нет, Савочка, не может, – оборвала его догадливая старуха. – Той родины, драгоценной и ненаглядной, уже нет, а иной для меня не существует, и давайте закроем тему. – Она крепко сжала мягкими ладонями его кулак с долларовой монетой.
На обратном пути, показывая доктору Париж, Марк на всякий случай осведомился:
– Ты ведь впервые в Париже, Савва? И неизвестно, когда еще доведется. Так, может быть, площадь Пигаль?
– Нет, – твердо ответил Савва Алексеевич. А сам подумал: «Жаль, почти вся стипендия ушла на трусы и мясо с живодерни, однако доллар – неприкосновенная реликвия. Ирке еще что-то купить нужно, а одалживаться на проституток у Марка, особенно после бесед о Штайнере, Достоевском и судьбах России, как-то не с руки».
Он и в Бельгии чудом успел побывать. На антропософской конференции в Париже внезапно сблизился с несколькими очаровательными, милыми бельгийцами, и они пригласили его в гости. Взялись показать Бельгию и обеспечить
жильем. В Королевском музее Антверпена, устроившись на специальной лежанке, он надолго обмер, распятый немыслимой красотой уходящих на потолок картин Рубенса. Шарлотта, хозяйка дома под Брюсселем, где доктору предстояло прожить несколько дней, отнеслась к нему как к родному брату. С ней жила ее тетя, бодрая, памятливая старушка девяноста с лишним лет. По утрам именно она варила доктору кофе. И случайно выяснилось, что в 20-х годах она работала секретарем у Штайнера. Попадись эта старушенция доктору лет десять спустя, он бы сутками напролет пытал ее беседами, но тогда он даже осознать не успел, какой ценности могиканин варит ему утренний кофе.В предпоследний бельгийский день отправились с Шарлоттой в магазин одежды, где доктор приглядел для Ирины плащ. Цены в Бельгии оказались несколько ниже парижских. Шарлотта вкрадчиво попросила улыбчивую продавщицу снизить русскому гостю цену на плащ. Та скостила незначительную сумму. Шарлотта не успокоилась, решила еще раз попытать счастья – взяв соотечественницу под руку, осторожно отвела ее в сторону. «Нет, вы не понимаете, это профессор медицины из России, у него совсем нет денег», – шепотом произнесла она, приблизив лицо к самому уху продавщицы. В этот момент откуда-то из закулисья вышли еще две сотрудницы магазина и подключились к происходящему. Все вместе они долго решали, прибегнув к тщательным прикидкам и измерениям, сойдется ли плащ в груди у Ирины. В конце концов, грустно кивая головами, но продолжая при этом лучиться улыбками, троица бельгийских продавщиц отдала плащ за треть от его начальной стоимости.
Неумолимо близился день отлета в Москву. С Жозефом по возвращении в суассонское предместье простились довольно сухо, но без активной неприязни. Несмотря на подчеркнутое иезуитство, Жозеф, как ни крути, сделал широкий шаг навстречу русскому доктору, добросовестно указав направления и тропинки антропософского лечения больных. Персональные же нюансы предстояло отрабатывать в Москве на собственной практике.
Проводить доктора в аэропорт вызвался Марк. Самолет улетал во второй половине дня, а выдвинуться собрались ранним утром, с первыми лучами солнца. Марк хотел напоследок показать доктору Реймс.
– Я-то с удовольствием, только мы не опоздаем на самолет? – поинтересовался Савва Алексеевич, укладывая в багажник отяжелевший чемодан и две образовавшиеся у него сумки с литературой и подарками.
– Все рассчитано, Савва, – успокоил его Марк, бодро поворачивая ключ зажигания. – До Реймса всего 60 километров, их мы преодолеем максимум минут за сорок. Непосредственно в Реймсе часа два, и до парижского аэропорта примерно 150 километров – это еще час с небольшим. Успеваем как нечего делать.
Такое бывает только в сказках и по провидению свыше. После часовой прогулки по городу подошли к Реймсскому собору. В соборе, проездом, давал единственный благотворительный концерт Мстислав Ростропович с оркестром. Именно утром. Именно в Реймсе. Музыканты, во главе с боссом, играли так, словно в их пальцах течет не кровь, а вечность и действие происходит вовсе не на земле.
В самолете при размещении ручной клади вдруг резко обдало ледяным потом. Не оказалось сумки с подаренной Марком литературой и зашитым под подкладку долларом. До взлета оставалось 18 минут. Пока мчался в здание аэропорта, судорожно вспоминал, как ставил на ленту обе не сданные в багаж сумки, как плавно проползли они сквозь все препятствия. Как слились в прощальном объятии с Марком. Дальше – провал.
У пропускной стойки царила суматоха, людей значительно прибавилось, открыли посадку на другой рейс. Доктор обшаривал глазами пол, пластиковые сиденья и на одном из них увидел свою сумку и сидящую рядом старушку – божь его одуванчика. Слегка трясущейся головой в ореоле седых с голубизной, аккуратно уложенных волос она склонилась над застежкой-молнией в робком желании приоткрыть завесу чужой тайны. Доктор шагнул к бело-голубому «одуванчику» и со словами: «Ишь ты, шустрая мышка-норушка» – выхватил у нее из-под носа сумку. Та резко отшатнулась, напуганная внезапным нападением взлохмаченного низкорослого мужчины и изобилием вылетевших из его рта шипящих звуков.