Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей

Что это означает для теоретического изучения прав человека?

Моя позиция состоит в том, что права человека — не просто риторика, а равно не набор этически нейтральных процедур или выхолощенных пустых форм, предложенных Хабермасом. Вот как Хабермас говорит об этом в своём очерке 2001 г. [492] :

«Система позитивного и принудительного права с таким индивидуалистическим качеством может появиться, только если сопутственно будет введено три категории прав. Если мы полагаем, что способность к общему согласию есть требование легитимности, эти категории таковы:

1. основные права (безотносительно их конкретного содержания), которые следуют из автономной разработки права на наибольшую возможную меру равной индивидуальной свободы действия для каждого человека,

2. основные права (безотносительно их конкретного содержания), которые следуют из автономной разработки статуса члена в добровольной ассоциации правового сообщества,

3. основные права (безотносительно их конкретного содержания), которые следуют из автономной разработки права каждого индивида на равную защиту по закону, то есть которые следуют из действенности индивидуальных прав,

4. основные права (безотносительно их конкретного содержания), которые возникают из автономной разработки права на равную возможность участвовать в законодательной политике».

492

Habermas (2001) p. 777.

Сразу очевидно, что права с этой точки зрения, если не имеют никакого особенного конкретного содержания, не имеют никакого содержания вообще. Фразы вроде «свобода действия» лишаются всякого смысла, кроме как элементов чисто лингвистической конструкции или совершенно абстрактной формулы для политической процедуры. Хабермас не в состоянии обеспечить ни какого-либо объяснения политической борьбы, ни причины для политической вовлечённости. Зачем беспокоиться?

Также и версия Мартина Лафлина — в очерке, являющимся единственным ответом на вопрос, имеет ли дискурс прав человека какое-либо основание, в сборнике «скептических» очерков по правам человека:

«Поэтому современные теоретики естественных прав включились в поиск силы этих прав в некоторой этической схеме, которая может быть показана как укоренённая в структуре разума…, но этот поиск, протянувшийся от Канта до Роулза, так и не смог выработать убедительный взгляд на права, который хоть в какой-то степени удовлетворял бы канонам объективности… Нас оставляют с утверждением, что такие права фундаментальны по существу, ибо пользуются всеобщей поддержкой… Предоставляемые властью основные права опираются на политический консенсус» [493] .

493

Loughlin (2001) p. 45.

Что касается Лафлина, я не уверен, как можно идентифицировать сами эти «каноны объективности». Но результат его подхода почти таков же, как у Хабермаса. Основные права, по Лафлину, не имеют никакого иного содержания, кроме данного им властями, в зависимости от чисто случайных субъективных факторов. Из этого следует, что права человека могут быть только риторикой.

В следующей главе я привожу доводы в пользу содержательного взгляда на права человека.

Глава 6 Содержательный взгляд на права человека

Как права человека могут быть чем-то, кроме риторики? Например, Алан Норри усматривает у Адорно положительную сторону, довольно близкую к тезису Дузинаса о «конце» прав человека, которым я займусь в главе 8. С точки зрения Норри, Адорно также говорит о

«…Социально-исторической эволюции сущности человека. Такое видение ситуации человека, скрытой и неосуществлённой, преодолевает границы существующих форм, в которых выражается свобода. Что стоит за этими формами и о чём сигнализирует их присутствие — это обещание реальной автономии. Оно зажато в пределах того, что выражается или понимается как фактически существующая автономия, как нечто зарождающееся в настоящем: то, что уже здесь, но также и ещё только „грядёт“» [494] .

494

Norrie (2005) p. 176.

Я не согласен с такой позицией, как не согласен и с Дузинасом. Человеческая свобода, человеческая автономия, права человека — всё это — предметы и цели реальной борьбы в реальном мире.

Итак, что бы это означало — мыслить содержательно о правах человека (или же ещё и о других категориях и концепциях, находящихся в ядре международного права, таких как право государств на невмешательство в их внутренние дела или право народов на самоопределение)?

Нигилист прав человека?

Начну с широко известных замечаний Аласдера Макинтайра о правах человека в «После добродетели» и процитирую ряд ведущих специалистов по правам человека, которые поняли этот текст поразительно по-разному и, думается, совершенно неправильно. Эти и прочие комментаторы упустили у Макинтайра самую суть. Моя интерпретация Макинтайра также весьма выборочна, и вовсе не согласована с общим течением его мысли. Причина тому — моё желание разработать скорее содержательный, нежели процессуальный взгляд на права человека. То есть можно привести аргументацию в пользу аристотелевского, содержательного взгляда на права человека; аргументацию полностью историфицированную, но восстанавливающую правам человека их надлежащее положение вечно скандального продукта человеческой борьбы, постоянно возвращаемого ею к жизни. В работе Макинтайра я нашёл множество моментов, где по причинам, связанным с его аристотелевским разочарованием в бессодержательности современного обсуждения прав, он обеспечивает сильную поддержку моим утверждениям. Признаю, однако, что в последующих работах он склоняется к всё более консервативному набору заключений, совместимых с его католицизмом. По моему же ощущению, Макинтайр не просто был неправильно истолкован критиками: в существенном отношении он всё более неправильно понимает себя сам.

Моя стратегия в этой главе состоит в том, чтобы сначала вкратце обратиться к упомянутым критикам. Затем, я выделю собственные основные положения Макинтайра, как я их вижу. Это приведёт меня к рассмотрению мыслей о правах человека двух современных аристотелевцев, Джеймса Гриффина и Джона Тасиуласа. Наконец, я попытаюсь сделать набросок того, как мог бы выглядеть аристотелевски-марксистский взгляд на права человека.

«После добродетели» Макинтайра и его критики

В книге «После добродетели» Аласдер Макинтайр лихо атаковал современный дискурс прав, которые «дарованы человеческим существам просто как человеческим существам» [495] . Он выбрал Гевирца («Разум и мораль», 1978 г.), и Дворкина («О правах всерьёз», 1976 г.), чтобы показать что «не существует таких прав, и вера в них того же рода, как вера в ведьм и единорогов». Под «правами» здесь не имеются в виду те права, которые дарованы позитивным правом или обычаями специфицированного класса людей: «…Я имею в виду те права, которые принадлежат человеческим существам как таковым и которые выступают резонами в пользу того, что нельзя мешать людям в преследовании ими прав на жизнь, свободу и счастье».

495

Макинтайр (2000), с. 99.

Макинтайр указывает на тот факт, что до XVIII века, когда такие права объявили «естественными правами» или «правами человека», ни в каком античном или средневековом языке не было такого выражения, которое правильно переводить как наше слово «права» (rights). Это, конечно, не означает, что их не было,— только, «что никто не мог знать, были ли такие права».

В несколько более позднем явно христианском тексте Макинтайр упомянул «…неадекватность и бесплодие современной идиоматики и риторики прав» [496] .

496

MacIntyre (1991) p. 110.

Вследствие такой аргументации Макинтайр стал чем-то вроде чучела для битья теоретиков и апологетов прав человека. Майкл Фриман выставляет Макинтайра как образец мыслителя, утверждающего, что доктрина прав человека ложна, а вера в них — онтологическая ошибка [497] . Согласно Фриману, «Макинтайр промахивается мимо своей цели, а цель эта есть нефаундалистская защита прав». В своём более новом пособии [498] он утверждает, что ошибка Макинтайра состоит в представлении о «правах человека» как «вещах», которые можно «иметь», как мы имеем руки и ноги. Фриман возражает, что права — не вещи, а претензии или полномочия. Таким образом «…опровергается возражение Макинтайра, что вера в права человека есть суеверие, ибо нет никакого суеверия в представлении, что человеческие существа могут быть уполномочены на что-либо». Но это — не возражение Макинтайра. Упендра Бакси характеризовала позицию Макинтайра как «износ прав человека — своего рода моральную усталость от языка и логики прав, отмеченную нравственной формой, которая оспаривает самое понятие прав человека как моральный язык и риторику» [499] . Конор Гиарти в недавних Хамельнских лекциях говорит: «Думаю, что Макинтайр был неправ, возжелав невозможной ныне аристотелевской добродетели, но он был прав, что нужно что-то сделать» [500] . И, правда, нужно. Наконец, в книге «Кто верит в права человека?» [501] Дамбур просто относит Макинтайра, наряду с собой (!), к классу «нигилистов прав человека или исследователей дискурса».

497

Freeman, M. (1994) pp. 491–514, p. 498.

498

Freeman, M. (2002) pp. 5–6.

499

Baxi (2002) pp. 51–52.

500

Gearty (2006) pp. 57–58.

501

Dembour (2006) p. 258.