Выживший. Чистилище
Шрифт:
Ночью я проснулся от того, что меня словно что-то толкнуло в бок. Приподнялся на локте, озираясь по сторонам, и в тусклом свете забранной в сетку и никогда не гаснувшей лампочки я увидел бледное лицо Петровича с застроенным носом. Тут же понял - все, отмучался. На всякий случай подполз к нему, приложил два пальца к сонной артерии. Нет, уже холодный, ничем не поможешь.
Растолкал народ. Жалко старика, но и спать в одном отсеке с покойником тоже не айс, как говорит молодежь XXI века.
– Ща решим, - уверенно сказал Федька Клык и крикнул сквозь решетку, - Конвой, дело есть.
– Чиво орешь?
Появившийся из конца коридора заспанный конвойный Ербол из киргизов явно
– Чиво-чиво... Человек помер.
По такому случаю был поднят на ноги начальник конвоя, который учинил настоящее следствие. Однако, не усмотрев в смерти Петровича ничего криминального, велел двум зекам взять покойника за руки и за ноги, оттащить в холодный тамбур и накрыть простыней. Мол, полежит там до прибытия в Пинюг. Небольшое поселение Пинюг - конечная станция железнодорожного маршрута. Дальше пути еще не прокладывали. Эх, ну и попал я, каменный век какой-то.
А Федька Клык тем временем устроил шмон в личных вещах Петровича. Впрочем, поживиться там особо было нечем, единственную ценность представлял мешочек махорки. А я ведь и не знал, что Петрович курит, при мне он даже не доставал свою махорку, тем более куда ему курить-то с его легкими... Или это тоже вместо 'валюты', как у меня папиросы? Ну теперь уж эта махорка ему точно не пригодится, а Клыку радость, ни с кем делиться не собирается. Можно было бы, конечно, потребовать разделить на всех, да что там делить-то - по щепотке на брата?
В Пинюге тело кладем прямо на перроне вокзала, где из всех административных зданий - скромная деревянная будка. Слышу, как принимающая сторона в лице хмурого сотрудника НКВД с майорскими петличками говорит начальнику нашего конвоя:
– Ладно, с покойником что-нибудь придумаем. Давай пока список, устроим перекличку.
Мы мерзнем в своих легких бушлатиках, не предназначенных для такой погоды - на улице никак не меньше 20 градусов мороза с легким ветерком, от которого моя щетина вокруг рта тут же покрывается ледяной изморосью. Хорошо хоть кепка на голове имеется, у кого-то и того нет. Но даже поплясать на месте нельзя, приходится стоять по стойке 'смирно'. У-у, садисты...
Копченым, как мне шепнул стоявший рядом Федька Клык, оказывается довольно неприятный на вид тип по фамилии Козьев. Вмятый в плоское лицо нос, глубоко посаженные, шарящие по сторонам маленькие глазки, кусочек левого уха отсутствует, белеющая нитка шрама на небритом подбородке, да еще левая же щека чем-то обожжена, отсюда, наверное, и погоняло. Такой физиономией только детей пугать.
Рядом стоят три автозака. Опытный Клык шепчет, что в машинах так и поедем до Чибью по наезженному зимнику, а это порядка 500 километров.
– Сейчас река встала, лед, а то бы на пароходе плыли, - добавляет Федька.
– Мы ж концы отдадим в этих автозаках.
– Не ссы, думаю, там буржуйки стоят. Сами же конвойные не дураки себе жопы морозить.
Тем временем перекличка закончена. Все на месте, включая покойного Петровича, которого майор спихивает на начальника станции - приземистого мужика в унтах, овчинном тулупе и, несмотря на мороз, фуражке на голове. Тот, выслушивая указания, согласно кивает и козыряет. Затем подзывает двух пришедших с ним путейцев и показывает на завернутое в простыню тело. Те хватают покойного за руки, перекладывают на санки и увозят куда-то за деревянное здание вокзала. Прощай, Петрович, земля тебе пухом!
– Так, граждане уголовники, троцкисты и прочая недобитая шваль, - констатирует майор.
– Слушаем меня внимательно, два раза повторять не буду. Сейчас перемещаемся в автозаки, ведем себя смирно, услышу какой шум не по делу -
Вопросов ни у кого нет. Видно было, что начальник конвоя не большой любитель шутить. Майор дал команду, и новые конвойные - такие же разномастные, как и прежние - принялись по одному загонять нас в автозаки. Которые, на наше счастье, и в самом деле отапливались буржуйками. Наш этап - около полусотни человек, так что мы более-менее комфортно разместились по трем автозакам, если тряскую езду в холодной клетке вообще можно называть комфортной. Я по-прежнему держался с одесситами, хотя к нам затесались двое столичных. По виду - чистые политические, на уголовников совершенно не смахивали, вели себя смирно, тихо зажавшись в углу.
Получив каждый сухпаек на два дня пути, тут же принимаемся грызть чуть подсоленные сухари. Я свое сало еще в дороге схомячил, правда, не один. Посчитал, что буду выглядеть как буржуй-единоличник, тем более что и другие, у кого что было, честно выставляли на общий стол. Нам этого шматка хватило один раз похавать всем 15 зекам, включая чушка Витю, которого я пожалел.
Утром небольшой караван остановился на окраине Сыктывкара, нам разрешили выйти и оправиться. Делать это на виду у конвойных и рычащих псин было не очень-то и приятно, но выбора не оставалось. Тем более я уже находился в таком состоянии, когда все было по барабану. Хотелось уже куда-нибудь наконец приехать и нормально выспаться. Здесь же машины дозаправились, и последний рывок - к нашему 1-му отдельному лагерному пункту в поселке Чибью, стоявшему на одноименной реке.
К лагерю подъехали в метель, хорошо хоть дорогу не успело замести, иначе хрен его знает, на сколько застряли бы. В нашем автозаке я видел лопату. Наверное, и в двух других тоже имеется шанцевый инструмент, и тоже, скорее всего, в единственном экземпляре. Но что такое три штыковых лопаты против метровых сугробов на протяжении нескольких километров! Мы бы точно сдохли, не исключено, вместе с конвоем, потому что подмога неизвестно когда появилась бы, возможно, что и покрышки к тому времени стопили бы в костре в попытке хоть как-то согреться. Вспомнилась песня Высоцкого 'Кругом пятьсот', ну точно была бы наша ситуация.
– Выходим, строимся, - перекрывая метель, кричат конвойные.
Подняв воротники, пряча лицо от ледяного ветра и колючих снежных игл, стоим нестройной шеренгой, кричим: 'Здесь', услышав свою фамилию. Снова, как странно, все совпадает, никого в пути не потеряли. Тут вперед вышел невысокий, круглолицый человек, в круглых очках без оправы. Он не кричал, как перед ним начальник конвоя, но нам при этом его было прекрасно слышно.
– Я - начальник лагеря Яков Моисеевич Мороз. Рад приветствовать пополнение, надеюсь, сработаемся. Если среди вас есть специалисты нефтяного и угольного промысла - шаг вперед...
Вот уж не знал, что в Коми нефть добывали. В мое время нефтепромысел был развит в Татарстане и Сибири, на Крайнем Севере... Но видно, сейчас и тут есть что качать.
– Нет специалистов?
– продолжил Мороз.
– Что ж, позже выясним, кто из вас на что годен, или будете трудиться на общих основаниях. Сейчас отмоетесь в бане, поужинаете, и будете размещены по баракам. Все вопросы - к вашему начальнику отряда. Вот он, капитан госбезопасности Северцев Андрей Петрович, прошу любить и жаловать. Он вам теперь и за мать, и за отца, и за господа Бога. И запомните: органы не только карают, но и дают возможность искупить свою вину. Надеюсь, что, отсидев положенный срок, вы выйдете из стен нашего лагеря совершенно другими людьми.