Я - не заморыш!

— Привет тебе от поселковых.

— Спасибо.

Беседа что-то не клеилась, да и отцу, видимо, было трудно говорить. Потом родители молча взялись за руки. У мамы текли слезы, у отца тоже повлажнели глаза.

Я вспомнил картинку из детства, когда они, молодые, стояли, обнявшись посреди улицы. Папа вытирал маме слезы ее зеленым сарафаном. А я, малыш, стоял рядом и тоже ревел. Потом эта картинка много раз возникала в моих снах.

У меня к горлу подкатил комок. Нет! Только не слезы, приказал я сам себе. Нельзя показывать слабость — мужчины не должны плакать. Но про­тивная влага как-то все-таки просочилась. Отец силился улыбаться. Ну, мама — женщина, тут понятно. Слезы ручьем.

Старичок со скрипучим голосом сказал, глядя на нас:

— Слезы радости!..

Вошла санитарка с тазом, полотенцем и какой-то резиновой штукой.

— Вот сейчас и помоем этот «мешок с костями», — сказала она буднич­но. — А как вы хотели?

— Уже не «мешок», — пытался шутить отец.

— А таблетки почему не пьешь? — строго спросила санитарка, увидев в шкафу тумбочки лекарство. — Вот доктор не видит!..

— Я по схеме, — ответил отец. — Уже наглотался, как наркоман стал.

Мне вдруг вспомнилось про таблетки «лирики», которые глотали некото­рые детдомовцы и Амбал. Участковый говорил, что они станут «наркомами», и я испугался за отца.

Мысли про «лирику» перебила санитарка, с шумом задернула шторку, отделявшую батину кровать. Я хотел выйти, а она мне:

— Оставайся здесь и смотри. Теперь будешь матери помогать.

Мне было не по себе, но я остался. Санитарка, надев резиновые перчатки, ловко и как-то бесцеремонно приподняла верхнюю часть туловища отца — насколько позволяла торчащая в гипсе нога. Мама тоже присоединилась к ней. Отец пытался как-то помочь общему делу.

Начали обтирать его тело. Да, это был окончательный скелет, аж страшно. Как будто поняв мои чувства, санитарка сказала:

— Смотри и учись. Тут нет ни страха, ни стыда, — она орудовала мокрым полотенцем, обтирая тело отца. Мама повторяла то же самое, зайдя с другой стороны кровати.

Отец молчал, хотя ему явно было больно от манипуляций с его телом.

— Главное, чтоб пролежней не было, — грубовато поясняла санитарка.

— Да я знаю, я понимаю, — соглашалась мама. — Особенно в области седалищной кости, крестца и копчика.

— Грамотная. — вроде с недовольством сказала санитарка.

— А то!.. — натянуто улыбнулась мама.

Я хотел вставить неуместное, что мама институт закончила, но санитарка мне буркнула:

— Ты не стой без дела, поменяй воду.

Я это сделал — раковина с горячей водой была здесь же, в палате.

— Ну, вот сейчас голову твоему предку помоем и все. Будет жених- женихом!

— Да мне хватит уже женихаться, — подал голос батя.

— Все вы такие, когда лежите трупом, а как оклемаетесь, так.

Санитарка подложила отцу под голову какую-то штуку типа резиновой подушки. Я поливал водой из ковша, мама мылила волосы, санитарка давала указания.

Мне доверили брить батину недельную щетину. Отец пытался помогать, но обессиленно опускал руки. Я, хотя и сам еще никогда не брился, с задачей справился.

— Вот, теперь как юбилейный трояк сияет! — сказала санитарка.

— Как червонец, — слабо улыбнулся отец, несогласный с такой низкой оценкой. Вроде и мама стала веселее. Правда, после бритья щеки отца каза­лись совсем прозрачными.

Я почему-то подумал, что мне и самому надо побриться. А то пушок какой-то несерьезный развелся под носом. Вот царапины сегодняшние зажи­вут, и побреюсь, решил я по-мужски.

Повисла неловкая пауза.

— Ну так, вроде на человека стал похож, а не на мешок с костями, — одо­брительно сказала санитарка. — Выкарабкается, бедолага.

— Конечно, папа худой, но жилистый, — сказал я, убеждая всех.

Санитарка не ответила, забрала таз с ковшом и полотенцами, удалилась.

— Спасибо вам!.. — сказала мама вслед ей.

Когда санитарка скрылась за дверями, голос подал скрипучий старичок:

— Спасибо в карман не положишь. Я вот всегда ей мятую сую в карман.

— Да?.. — растерялась мать. — А я думала, что у вас здесь не принято.

— Принято, принято. Дашь хоть полтинник, так примут.

Речь о деньгах озадачила маму. Нет, конечно, она знала, что на лекарства там, на усиленное питание. На первое время деньги имелись.

Кое-какие финансы были и у меня, остались от тех, что дядька Мишка- зоотехник заплатил за навоз. Я, естественно, готов был пожертвовать. Не зря же мама меня называла кормильцем.

Подал слабый голос отец:

— У меня на карточке немного есть. Но где эта карточка, не знаю, — сокрушался он, явно чувствуя себя неловко.

Думаю, он, как и мы с мамой, помнил, что не особо помогал мне финан­сово. Честное слово, в мою голову приходили и раньше мысли об этом — об алиментах, посылках. И сейчас стало обидно за отца. Не за себя и не за маму, а именно за батю.

Как ему сейчас скверно, не только физически, но и совесть, наверное, грызет. Сыну, то есть мне, 14 лет, а вырос без помощи отца. Впрочем, это я за батю так думал, а что у него в мыслях, не знал. Отец прикрыл глаза, о сберкарте больше не говорил, про аварию не рассказывал.

Мы переглянулись с мамой:

— Пошли, сын?

— Да, мам, пошли.

На меня навалилась усталость — за день столько всего произошло! И главное, встреча с отцом! Я, конечно, рад! Но ожидалось чего-то другого. Хотя что, собственно, должно было случиться?

— Костя, ну, мы пошли, — сказала мама отцу.

— Ну, ладно, спасибо. — Потом отец вдруг спохватился: — А вы где остановились?

— Где? Пока — на проходной, — сказала мама. — Сейчас определимся, не волнуйся.

— Пап, ну, до завтра!

Момент неловкости прошел, я просто радовался, что у меня есть родите­ли, не то что у детдомовских.

Глава V

Ночью к нам ломились — я пустил в ход битые бутылки

Мы вышли из больницы. Я чувствовал убойную усталость и ощущал себя заморышем. Сразу замерз — на дворе май, а тут такая холодрыга! Морось, ветер.

— Мам, где будем ночевать?

— Охранник вот дал записку, в соседнем общежитии договоримся.