Яромира. Украденная княжна

Воительница пожалела, что заговорила с ним об этом. Чем больше времени проходило, тем сильнее ей становилось его жаль. Она уже и не помнила, что когда-то винила его в том, что приключилось с Яромирой.

Той ночью Чеслава долго ворочалась и крутилась на своем месте, не в силах заснуть.

Девчонка пригрелась у ее правого бока, и она слышала ее ровное, спокойное дыхание. Воительница привыкла спать одна. Всегда одна, всегда чуть в стороне от остальных кметей. Сперва такое правило для нее завел князь: все же баба в мужской дружине, пусть и страшная, пусть и в портках. Потом, много зим спустя, когда кмети приняли ее за свою целиком и полностью, старая привычка с ней по-прежнему оставалась. На ночлег Чеслава устраивалась вроде бы рядом, а вроде бы и нет. Коли мерзла, то терпела. Ни к кому не подползала, теплом другого человека не согревалась.

А тут… она больше не была одна. И Чеслава совсем не ведала, что ей теперь делать.

В ту ночь задремать ей удалось лишь под утро. А когда открыла глаза, первое, что сделала: нашарила рукой пустое место подле себя. Она еще во сне почувствовала, что Даринка куда-то подевалась. Сердце заболело, потому она и проснулась мигом, хотя спала совсем немного. Вскочила на ноги, тревожно оглядываясь, и выдохнула спустя долгую минуту, когда увидела девчушку подле других кметей. Та с любопытством наблюдала, как мужчины собирали переметные сумы, крепили седла на лошадях, вдевали мечи в ножны. Ее не прогоняли. Напрочь, показывали, коли что-то спрашивала, а один из кметей даже поднял и посадил себе на шею, чтобы ей было лучше видно.

Утро встретило их всех густым туманом, но опустившаяся на землю сырость скрыла, наконец, горький запах дыма. Чеслава поглядела наверх, но не смогла увидеть небо сквозь плотное серое марево. Осень рано пришла в эти края, и не к добру. Не приведи Перун воевать по осени.

Разговоры дружинников стихли, словно по щелчку пальцев: к ним подошел князь. Чеслава повернулась, чтобы встретить его хмурый взгляд.

— Варяги могут быть где-то поблизости. Мы не знаем, покинули они княжество или нет, — сказал Ярослав. — Я отправил в терем Бажена: он всех предупредит.

Воины согласно закивали, кто-то недовольно указал на небо.

— Ни зги не видать… словно сам Перун против нас ополчился.

— Не неси околесицу! — князь тут же его одернул.

А Чеслава перехватила быстрый, встревоженный взгляд, который бросил на отца стоявший сбоку от него Крутояр.

— Строй не разбивать, не отставать, не растягиваться, — хмуро велел Ярослав.

— Да, княже, — согласно загудела дружина.

Чеслава поморщилась. На душе свербело, словно сердце чуяло беду.

Суровый конунг III

— Вздевайте щиты, — велел Харальд, как только заметил вдали драккар Трувора.

В груди плескалось нехорошее, мрачное торжество. Он радовался предстоящей битве. А в том, что ей быть, он не сомневался.

Он был слишком, слишком зол и хотел выплеснуть свой гнев. Лучше, чем в бою, и придумать ничего было нельзя. Быть может, ему улыбнется златовласая Фрейя*, и он отсечет Трувору голову?.. То-то будет потеха.

Он казнил двух хирдманинов за неподчинение приказу, за ослушание. И пощадил щенка Ивара, чтобы тот вновь — второй раз за неполный день — пошел наперекор слову вождя. Драккар Трувора — это благословение для его племянника. Харальд посадил его на весла, а сам весь остаток дня потратил на мрачные размышления. Какое наказание придумать Ивару, чтобы не убить, но, наконец, остановить зарвавшегося мальчишку?..

Будь на его месте кто-либо другой, не сын сестры, конунг не сомневался бы. И тело наглеца уже кормило бы рыб вместе с телами тех двоих, кого он казнил утром.

Но свою родную кровь Харальд проливать не решался. Пока.

Но, видит Один, он был близок, очень близок к этому, когда оттащил Ивара от дроттнинг. Когда разглядел у той на шее пятна от его жесткой хватки. Он был готов зарубить племянника прямо на месте. Уже положил ладонь на рукоять меча, но Олаф вовремя с ним заговорил. И непоправимое не случилось.

На этот раз.

Пока его люди готовились к битве, радостно, возбужденно переговариваясь, Харальд поманил к себе старого кормщика и кивком головы указал на противоположный конец палубы. Там, где сидела Ярлфрид*.

— Отвечаешь за нее головой, — сказал конунг, когда они подошли к девчонке поближе.

Та, высунувшись из своего убежища, внимательно прислушивалась к их разговору.

Олаф проглотил все возражения, лишь только вглядевшись в лицо Харальда. Молча, деревянно кивнул и поджал губы. По девчонке мазнул таким взглядом, что можно было и море до дна выжечь. Та же в ответ даже не дрогнула. Вскинула повыше подбородок, храбрясь изо всех сил.

Она была похожа на отца, каким Харальд его запомнил.

Для сына это благо.

Но не для дочери.

— Конунг, — позвала она неуверенно. Все же на его языке говорила она весьма скверно. — Ты отдашь меня им? — спросила звенящим голосом.

Она хотела выпрямиться во весь рост, но палуба качалась под ногами, и девчонке пришлось вцепиться в мачту, чтобы не рухнуть позорно на задницу.

Харальд был не в настроении болтать. Да и вопрос показался ему глупым без меры. Не стоило и рта открывать. Отдаст ее? Кому? Ублюдку Трувору?..

И потому он повел плечами и развернулся, намереваясь уйти. Но он совсем не подумал, как его молчание воспримет дроттнинг. По правде, конунг и не привык о таком думать. Зачем ему? Он вождь. Он приказывал, и его хирд подчинялся. Но впервые за долгое время перед Харальдом стоял не мужчина-воин, а девчонка.

И потому уже в следующий миг громкий голос Олафа заставил его резко остановиться и обернуться. Ярлфрид, которой в голову взбрело невесть что, метнулась от мачты к борту и приготовилась через него перелезть. Чтобы броситься в море, которое только и ждало этого, все шире и шире раскрывая волны.

— Я спрыгну, — погрозила она дрожащим голосом, вцепившись ладонями в жесткое дерево. Когда Олаф шагнул к ней, девчонка сдвинулась еще сильнее. Одно движение, и она соскользнёт за борт, даже коли сама уже не захочет.

— Стой, — негромко велел кормщику конунг.

Взгляд у Ярлфрид был совсем дурной. Бешеный. Харальд посмотрел ей в глаза и утонул.

— Ты отдашь меня им? — спросила дроттнинг с надрывов.

Пальцы у нее побелели от напряжения. Она едва-едва удерживала себя на месте. А под ногами у нее бушевала и плескалась черная бездна. Кому-другому Харальд даже не ответил бы. Махнул рукой и пошел бы прочь. Коли любо, пусть бросаются в море. Ему-то какая печаль? А грозный Бог Ньёрд только благодарен будет за очередную жертву.

Кому-другому Харальд бы не ответил, а ей — не мог.

Из-за этого конунг злился. На нее, на себя и даже на Трувора. Руки чесались схватить ее и в трюм посадить, и дверь снаружи подпереть, чтобы неповадно больше было.

— Не отдам, — сказал, и по бледным губам девчонки скользнула тень улыбки. И жгучий комок гнева и злости, что начал теснить ему грудь, желая вырваться на свободу, вдруг успокоился. Ему уже больше не хотелось крушить все вокруг.

— Полезай обратно, дроттнинг, — желая проучить ее, Харальд не двинулся с места.