Яромира. Украденная княжна

Стемид как раз шел по гульбищу из терема, а женщина, бережно придерживая у груди горшок с киселем, направлялась в него.

Поворошив ладонью волосы на затылке, воевода лишь развел руками. Князь не велел болтать о сожжённой деревне. Да и без его приказа Стемиду никогда в голову бы не пришло трепать языком направо и налево!

Рогнеда вскинула темные, соболиные брови, но больше спрашивать ничего не стала.

— Мама! — запыхавшийся, взъерошенный сын в мокрой от пота рубашке мчался к ней со всех ног с заднего двора. — Мама, тяжелое? Давай я понесу, — остановившись напротив нее, Ждан уже протянул руки.

Женщина, не сдержав улыбки, покачала головой и крепче прижала к себе горшок.

— Это кисель для праздника. Тебе нельзя его трогать.

Стемид, невольно подслушав их разговор, приободрился. Завтра должны были отмечать Осенины, но обрушившиеся на ладожский терем несчастья совсем не вязались со светлым днем. То, что Звенислава Вышатовна все же решила, как и каждую осень прежде, устроить празднество, показалось воеводе добрым знаком.

Если бы еще не тревожные вести от князя…

Сожженное поселение не сулило ничего хорошо. Война подкрадывалась к Ладоге все ближе и ближе.

Хмыкнув, он покачал головой. Ярослав оставил его в княжестве своим наместником, и Стемид за прошедшее время успел хлебнуть невеселой княжьей доли так, что нынче был уже по горло сыт. В отличие от многих глупцов он никогда не мнил себя на ладожском престоле, справедливо считая, что выше головы не прыгнешь.

Теперь он вновь убедился, что всю свою жизнь был прав. Княжья ноша тяжела. Он дождаться не мог возвращения Ярослава Мстиславича.

— Дядька Стемид, — заговорил было Ждан, но Рогнеда, перехватив горшок одной рукой, второй несильно дернула сына за ухо и строго на него поглядела.

— Величай воеводу по батюшке! Ты не княжич здесь.

Малец вспыхнул и смутился, а воеводе отчего-то захотелось рассмеяться.

— Я не гордый, — он даже руки примирительно развернул ладонями вверх. — Пусть дядькой кличет.

Рогнеда покосилась на него неодобрительно — прямо как на Ждана — но при мальчишке спорить с ладожским воеводой не стала.

Их разговор прервал звонкий, взволнованный голос дозорного на частоколе.

— Десятник Горазд! Десятник Горазд едет! Да не с пустыми руками… — громко прокричал кметь, и сонное подворье ладожского терема загудело словно пчелиный улей.

— Княжну везет?! — Стемид в несколько шагов взлетел на частокол и остановился рядом с совсем юным кметем.

Тот смущенно потер нос и покачал головой: вместо княжны Яромиры за отрядом десятника пешими шагали два мужика, привязанные ко стремени одного из всадников.

— Эх ты! — воевода отвесил кметю затрещину. — Думай, что говоришь! Не с пустыми руками… так бы и сказал сразу, что везет пленников.

Опростоволосившийся кметь что-то пробормотал, но Стемид уже махнул на него рукой.

На подворье, меж тем, стояла страшная суета. Тотчас кто-то кинулся за княгиней Звениславой. Воевода же, спустившись, отправил отроков за сотниками, которых не было в тереме. Велел позвать и бояр: из тех, кому Ярослав доверял. И, вскочив на подведенного коня, вылетел через ворота: встречать десятника Горазда, возвращение которого так долго ждали.

Сам десятник и кмети из его отряда выглядели осунувшимися и изнуренными. В другой раз Стемид дал бы им всем отдохнуть: уставшим мужчинам истопили бы баню, собрали бы снеди на стол.

Но нынче времени на это не было. И хмурый десятник Горазд это понимал. И потому он, после короткого приветствия, дернул за веревку и подтащил поближе связанных мужиков.

Разглядев их, Стемид нахмурился. Оба смотрелись лесными жителями, которые давно не покидали дикой чащи: грязные, в каких-то лохмотьях, со следами крови и пыли на лицах.

— Третий подох, — мрачно поведал Горазд прежде, чем воевода что-либо спросил. — Они княжну Яромиру пленили и в избе сторожили.

Ладонь Стемида привычно метнулась к плети, что была вдета в голенище сапога. Схватив рукоять, он наотмашь хлестнул раз, другой. Мужики закричали. Один из них упал на колени и повалил за собой другого, пока пытался оборонить лицо от жалящего хлыста.

Вспышка ярости закончилась так же быстро, как и началась. Стиснув плеть до отпечатавшейся на ладони резьбы от рукояти, Стемид опустил руку.

— Господин, господин! — в два голоса запричитали мужики, не решившись подниматься из грязи и пыли, в которой они валялись. — Не убивай, не убивай…

«Добро, князя нет, — подумал вдруг воевода, у которого перед глазами до сих пор плясали кровавые мошки. — Зашиб бы их с горяча, потом жалел бы, что не поговорил сперва».

Он и сам ходил по тонкой грани, когда был готов вершить суд безо всякого суда. И лишь мысль о том, что он не имел такого права, удерживала его на самое краю.

Десятник Горазд наблюдал за воеводой с мрачным пониманием. Он и сам едва не свернул обоим шеи, когда повстречал в первый раз в лесу. И с трудом сдержался потом, выслушав сбивчивый, насквозь прогнивший и провонявший страхом рассказ.

— Этих — в поруб, после потолкуем. А ты отдохни с дороги и поговорим, — распорядился Стемид, когда они въехали в ворота терема.

Горазд кивнул, подумав о семье. Он давно не был в собственной избе. Не видел жену и детей. И матушку.

А им навстречу уже шла по подворью княгиня. Стемид, не раз бывавший в сражениях и видавший всякое, в очередной раз не смог сдержать горестного вздоха. Тоска Звениславы Вышатовны резала без ножа.

Он хорошо помнил, как очень давно князь привез в терем испуганную невесту. Их тогда потрепали в пути, и на подворье будущая ладожская княгиня въехала с синяками и ссадинами.

Сколько воды с той поры утекло… К юной Звениславе все относились настороженно. Ждали ведь, что князь возьмет в жены княжну Рогнеду Некрасовну, а вместо нее в терем вошла Звенислава Вышатовна: не младшая даже дочь, а племянница князя Некраса.

Девчонку, которую еще недавно гоняли по родному терему наравне со служанками, видеть княгиней было и чудно, и неправильно.

А нынче же Стемид порой мыслил: а как они жили-то, без Звениславы Вышатовны?

Потому-то воеводе и рвало сердце глядеть на ее потухший взгляд, на опущенные уголки губ. Она переживала свое горе молча, и никто из дворни али дружины не видел ее слез, но не трудно представить, сколько их было пролито долгими ночами.

Руки у Стемида зачесались пойти и свернуть тем ублюдкам шеи. Соскочив на землю, он вновь потянулся за плетью в голенище сапога и остановил себя недюжинным усилием воли.