Яромира. Украденная княжна

— Где моя дочь?! — звонкий голос княгини заставил двух связанных мужиков вздрогнуть и споткнуться.

Кметям даже не пришлось швырять их на колени: они сами осели на землю, когда Звенислава Вышатовна к ним подошла.

— Где моя дочь?! — повторила княгиня; крылья ее носа трепетали от гнева и отвращения.

— Не губи, госпожа, смилуйся! — завыл один из них: самый уродливый, с лицом в рытвинах и рубцах.

У Стемида к горлу подкатила тошнота. Как представил, что Яромира — девчушка, которую он катал на хребте — сидела на привязи в лесной землянке, а этот охальник касался ее. Приказы, верно, отдавал. Неведомо еще, как издевался… Лютая злоба одолела воеводу, и рукоять плети жалобно затрещала в его кулаке. Его воля: он спустил бы им шкуру. Живьем. Медленно. Лоскут за лоскутом, чтобы они подавились собственным криком, чтобы задохнулись от собственного воя…

Стемид моргнул раз, другой.

Добро, он не родился князем. Добро, не ему решать, кого миловать, а кого казнить. Иначе не жил бы заложником в ладожском тереме княжич Воидраг. И не отправился бы предатель Видогост на вече целым и невредимым. Только и велел Ярослав к нему кметей приставить да руки связать.

Нет. Стемид расправился бы с ними со всеми.

Да. Добро, он не родился князем.

Двух шелудивых псов утащили с подворья кмети: они все равно не могли сказать ничего толкового, лишь скулили.

Стемид перехватил взгляд десятника Горазда: тот явно успел их допросить, и не раз. Мог поведать больше. Он едва заметно кивнул и повел рукой в сторону. Хотел отойти от княгини, которая стояла, сжав кулаки, подле них.

— Говори при мне, — приказала Звенислава Вышатовна, заметив их переглядывания.

— Государыня, — Горазд замялся и посмотрел на нее исподлобья. — Не надобно тебе это слышать.

— Нужно, — она упрямо дернула подбородком и скрестила на груди руки.

Стемид украдкой постучал себя по лбу. Ну, что стоило десятнику обождать немного, пока княгиня не вернулась бы в терем? Коли с ней после услышанного приключится что, князь уже с них шкуру живем спустит.

И будет прав.

— Воевода Видогост с ними загодя сговорился. Подобрал их сперва где-то, напоил, посулил серебра дать, коли княжну постерегут. В ту ночь, когда Яромира Ярославна пропала, он их из изб дернул раньше оговоренного срока. Сперва в землянке они были, потом большего захотели… Помыслили, что воевода их убьет и не заплатит. Обманули его. Сбежали и княжну с собой увели, — Горазд растер ладонями глаза. — Хотели сами с князя за дочку выкуп спросить. Говорят, заплутали в лесу. Ушли далеко на север. И в одну ночь княжна от них сбежала…

— Сбежала?.. — потрясенно ахнула Звенислава, широко распахнув глаза. она сама не заметила, как нетерпеливо вцепилась ладонью в рукав гораздовой рубахи. — Одна? В глухой лес…

— Она жива, княгиня, — поспешил успокоить ее Горазд.

Стемид прищурился. Он заметил, как забегал у десятника взгляд.

— Ее видели на большом осеннем торгу… в далеком поселении возле берега.

— Возле берега? — вновь переспросила Звенислава, не в силах даже представить пока, какой путь проделала ее дочь.

Зато Стемид представить был в силах. И мрачнел с каждой минутой.

— А нынче? Где она? Ты был в том поселении? — княгиня требовательно заглянула Горазду в глаза.

— Был. Никто не ведает, куда пропала из него княжна, — отозвался тот и вновь отвел взгляд.

Недоброе предчувствие засосало у Стемида под ложечкой.

Шибко недоброе предчувствие.

Княжеская дочка IV

Яромире не спалось.

Мерный плеск волн не убаюкивал ее, а пугал. Она очень хорошо помнила, как днем, когда началась битва, палуба уходила из-под ног, и тогда она чуть не плакала — так сильно хотела почувствовать под ногами твердую землю.

Руки и спина гудели от непривычной, непосильной работы. До самого вечера, пока не стемнело, она занималась, как умела, врачеванием ран воинов. Непреклонный Харальд заставил пройти через ее руки каждого раненого кроме тех, кто принадлежал вражеской дружине, и под самый конец Яромира дюжину раз пожалела, что решилась открыть рот и предложила конунгу помощь.

Она не чувствовала ни ног, ни рук. Лишь тупую ноющую боль.

К вечеру драккары вновь развернулись. Теперь носами они смотрели совсем в другую сторону.

Она пыталась спросить Харальда, куда они плывут, куда он ее увозит, но в ответ получала лишь молчание. Конунг был непробиваем, и в какой-то момент Яромира сдалась. Поняла, что прямыми вопросами ничего не добьется и решила пойти иным путем. Найти кого-то, кто ей расскажет. Только вот половина дружины глядела на нее волком, и это было так непривычно. В отцовском тереме ее любили. И всячески привечали, и никто не воротил от нее нос.

Здесь же все было иначе. Начать с племянника конунга, а закончить его кормщиком — стариком, который глядел на нее, словно на врага. И лишь когда она упомянула знахарку Зиму, про которую много слышала от матери, в его глазах что-то изменилось. Отчуждение во взгляде сменилось удивлением, но ненадолго, и вскоре вернулась неприязнь.

Жаль, что Харальд лишь посмеялся над ее просьбой дать нож. Тогда бы Яромира чувствовала себя чуть увереннее.

Она не была дурой. Знала, что она единственная девка на корабле среди жестоких, вспыльчивых мужчин. И так выходило, что Харальд был ее единственной защитой. Да, Яромира не была дурой. Разумела, что не из-за милосердия он взялся ее оберегать. И отбил от той толпы на берегу тоже не из-за милосердия. И накануне. Когда с преследовавшего их драккара прозвучало требование отдать ладожскую княжну, Харальд развязал жестокую, кровавую схватку, из которой вышел победителем.

По обрывкам разговоров княжна поняла, что вражеский воевода служил конунгу по имени Рюрик, который затевал что-то в Новом Граде. Сами викинги побаивались его и понижали голос, когда о нем говорили.

Хотя может, прежде всего, они побаивались собственного конунга. Который упоминаний о Рюрике не терпел.

Харальд уже дважды спас ее. Выходило, она была ему для чего-то нужна. Как была нужна отцу для союза с чужим княжеством.

Только вот отец давно ей все рассказал, и Яромира росла, зная, что наступит день, и она выйдет замуж в другое княжество и навсегда покинет родной терем.

А Харальд молчал. И на вопросы ее лишь дергал щекой в кривой усмешке. И неизвестность терзала Яромиру похлеще одиночества. И столь же сильно пугала.

Вздохнув, она повернулась на спину и уставилась на необъятное ночное небо. Дюжины дюжин звезд горели на нем, и никогда прежде она не видела такой безумной, дикой красоты. С берега все виделось иначе. Здесь же, в море, драккар казался ей мелкой песчинкой посреди бескрайней водной глади. Им повелевали суровые стихии: порывистый ветер, высокие волны.