Языки современной поэзии

И в белоснежных хлопковых полях там, под Москвой, ну, в общем, в Елисейских, на берегу своих пустынных дум он вспомнил жизнь: как не было ее. Он думал о Царевиче: о том, как он в гробу видал свою невесту хрустальном и таких же башмачках, тойсть тапочках, свою Синедрильону, тойсть Золушку, тойсть это, Белоснежку, тойсть спящую, тойсть мертвую царевну, то есть мертвецки спящую ее, и как семь гномов, тойсть богатырей, посланцы из шестнадцати республик, то есть пятнадцати, ну, в общем, отовсюду, достойнейшие из перьдовиков — ударники, шахтеры, хлеборобы — рыдая, ей поставили по свечке, семь звездочек, от слез шестилучёвых и медяки на очи положили с пятикопеечной, тойсть это, пятиглавой, то есть пятиконечною звездой, и тихо пели стёб да стёб кругом, тойсть спесь да спесь, тойсть степь да степь, а дальше там был вопрос, мол, путь далек ли, жид? а дальше он забыл слова, но помнил, что жид замерз, ругаясь как ямщик, тойсть кучер, то есть, как его, извозчик, и там, в полях, почуя смертный час и возносясь душою в Агасферы, он ощутил себя как бы французом под Бонапартом, то есть под Москвой, хотя, скорей, под немцем: все же идиш… хотя, конечно, идиш не иврит, жид не ямщик, а ядрица не гречка, тойсть не гречанка, в смысле, он не грек и не совал руки в Березину, и грех, тойсть Гракх, тойсть, Враг, ну, то есть, это, ну, РИК, тойсть Рок, тойсть рак его за руку там не хватал, но все же был изрядно с «Ячменным колосом», ну, то есть, ну, с колоссом Раковским, тоже рухнувшим, когда в тех Елисейских, хлопчики, полях, где некогда он был на поле, он там замерзал и хрипло матерился, и путал «dreck» и «merde» и «govno», и затихал, как спящая царевна, лежащая мошонкой в янтаре, тойсть хрустале, тойсть мейссенском фарфоре, ну, баккара, в суровых тех полях, ну, Марсовых, то есть Ходынских, то есть в полях чудес, в стране соцреализма казарменного; и рыдал Царевич, природный гастроном и астронавт, безродный космонавт и замполит из рода и колена Эль-Ессеев, с которых и пошли в народ, в поля народники и чернопередельцы, тойсть черносотенцы, ну, в общем, разночинцы, разумные и добрые, и вечно все сеявшие: все у них из рук валилось в рот, то есть в народ, в поля Филипповские, где известный комик и булочник, ну, в общем, Де Фюнес, с такой замысловатой головой, то есть богатой замыслами в смысле, с изюминкой, но не без тараканов, упек национальный колобок, охранником-амбалом заметенный по скрёбаным уже пустым генсекам, замешанным на деле о сметане, где жарен был карась-идеалист <…> [436]

436

Строчков, 1994: 308–310.

Поэма длинная, ее цитирование трудно прекратить, так как все слова первой строки, многократно отзываются на протяжении текста, организуя исторические, литературные, сказочные, песенные и т. д. темы и образы (см. анализ некоторых словесных ассоциаций: Константинова, 1996; Суховей, 1997).

По наблюдению А. Э. Скворцова, в поэме Строчкова «Больная Р.»

никакого единого субъекта речи за этой чудовищной полифонией нет и быть не может. Говорит за себя коллективное бессознательное, которое понятно каждому, принадлежит всем понемногу и никому в отдельности.

(Скворцов, 2005: 127)

С. Л. Константинова предположила, что поэма Строчкова интертекстуально связана с книгой Д. Мережковского «Больная Россия» и со стихотворением М. Кузмина «Конец второго тома» [437] .

Остановлюсь только на одном каламбуре, выходящем далеко за пределы комического приема: на переразложении строки Путь далек лежитиз песни про замерзающего ямщика. В контексте поэмы переделка песенной строчки пародирует антисемитские реплики на тему эмиграции. И то, что мотив отъезда обнаруживает интонационную связь с национальной русской песней, которая превратилась в застольную, вносит в эту пародию лирический и трагический мотив: люди, отлучаемые от русской культуры, изображаются как носители именно этой культуры — со всей тоской, содержащейся в песне. Переключение с русской темы на еврейскую, направляемое неожиданным созвучием со словом лежит,предваряется указанием на две поведенческие модели социального и языкового сопротивления идеологическому диктату: стёби спесь.Эти переиначивания слова степьследуют за упоминанием советского символа — пятиконечной звезды.

437

«Конец второго тома задан, с одной стороны, сюжетно: чтением романа „…про какую-то Элизу / Восьмнадцатого века ерунду“, позволяющим герою перенестись из реального пространства в пространство романное. Сюжетообразующий мотив чтения становится здесь той „узловой точкой“, которая скрепляет все остальные пространственно-временные сдвиги. Затем — ассоциативно, на уровне звучания слова, вызывающего своеобразное видение героя:

„Элизиум, Элиза, Елисей“, — Подумал я, и вдруг мне показалось, Что я иду уж очень что-то долго». (Константинова, 2006: 77)

На фонетическом сходстве слов построено следующее стихотворение, содержание которого складывается как бы из оговорок и ослышек:

ЗАМЕТКИ ДЛЯ ПАМЯТИ Поезжай на гнилой Запах, на испорченный Нюхсъезди, загляни на ВосторгДальний и на Ближний Восторгвыглянь, присмотрись и на Крайний Зипер: где так вольно еще дышит человек? Да нигде, кроме как у нас, где дышать нечем. Там, где узкийнарод дышит, там танцузудышать негде, а какому обмороканцу, облегчанинуи тикайцу и фигуративному ненцу ни вдохнуть, ни выдохнуть нету. Да в паршивом Загавнистане, где своим-то дышать нечем, узкийдышит полною грудью под просторным бронежилетом. Весь он ихний выдышит воздух — задохнутся тогда бушмены. И тогда-то наш воин- унтер — националист поздорову воротится в родную хату, где на узкой печи широкой так привычно дышать нечем, и тогда вдохнет всею грудью ароматный вакуум узкий, углекислый воздух овчизны. Есть у нас, нас-то, ящих узких, величайшая наша тайна — цианальная наша гордость: наша кровь хлорофиллом богата; где мы дышим — там нам и воздух, где нам светит — там фотосинтез [438] .

438

Строчков, 1994: 275.

Гибридное словообразование типа танцузу, обмороканцу, облегчанину(контаминация, междусловное наложение, «скорнение», по В. Хлебникову) [439] относится к самым распространенным приемам создания комического эффекта, используется и в художественных текстах, и в бытовой речи, и в публицистике, так как в большинстве случаев гибридные слова оценочны. В стихотворении Строчкова они похожи на прозвища.

Оговорки и ослышки провоцируются в тексте множественными ассоциативными связями слова: фонетическими, словообразовательными, фразеологическими, семантическими. Все эти связи Строчков делает актуальными одновременно. Случайное звуковое сходство ( запад — запах, юг — нюх, восток — восторги т. п.) он превращает в неслучайное, усиливая его ассоциациями слов по привычной сочетаемости, активизируя синонимы, антонимы, слова общей тематической группы. Так, сначала сочетание гнилой Запахпародирует клише гнилой Западиз советской пропагандистской брани, буквализируя эпитет, а в следующей строке появляется сочетание испорченный Нюх— не только по созвучию со словом юг,но и потому, что слова запахи нюхотносятся к одному семантическому полю обоняния, и потому, что гнилое — это испорченное, и потому, что такое восприятие Запада представляется результатом «испорченного нюха». По мнению Суховей, сочетание испорченный нюх«связано с нравами, царящими на Юге, курортах». Но в стихотворении юг ассоциируется больше с военными действиями, чем с курортами [440] . Направленность производности взаимообратима. В одних случаях первичны фонетические подобия, в других — ассоциации по общности лексико-семантических групп, словообразовательным элементам и моделям, по сочетаемости. Оксюморон где на узкой печи широкойявно порожден созвучием узкий — русский,а переименование русских в «узких» основано не только на этом фонетическом сходстве, но и на столкновении с концептом широкой русской души, что поддерживается словообразовательными связями слова душа (Там, где узкий народ дышит).

439

О терминах, истории явления и его активизации в XX в., а также о концептуализации этой словообразовательной модели в теории постмодернизма см.: Николина, 1996; Можейко, 2001: 747–748. Примеры контаминированных слов из поэзии Строчкова см: Хасанова, 1999; Хасанова, 2007.

440

Испорченность юга можно было бы толковать как утрату его курортной привлекательности, но стихотворение написано в 1988 г., когда такая утрата была еще впереди. В таком случае можно обратить внимание на то, что стихи со временем приобретают новые смыслы.

Разнонаправленные ассоциации как тотальный способ организации текста побуждают видеть подстановки там, где, казалось бы, слово можно было бы прочесть и в обычном для языка значении, — например, слово бушмены.В строке задохнутся тогда бушменыоно замещает собой слово душманыиз лексики времен советско-афганской войны. Появление этого жаргонизма вызвано не только искаженным упоминанием Афганистана в предыдущем фрагменте, но и синонимом духииз того же речевого пласта, однокоренным с глаголом задохнутся.При этом слово бушменывносит свой смысловой нюанс в обозначение противников: они представляются дикарями.

Таким образом, импульсы к замещениям оказываются множественными, как явными, так и скрытыми. Множественной оказывается и мотивация новообразований. Например, для восприятия строки углекислый воздух овчизны,объединяющей слова овчинаи отчизна,актуально не только прямое значение слова овца,от которого образовано название шкуры, но и метафорическое: овца— ‘слишком послушный, зависимый человек’. Полисемия слова светитв последней строке (‘излучает свет’ и ‘позволяет надеяться на удобство, выгоду’) порождает заключительное слово фотосинтез,в котором часть фотокалькирует слово свет,а часть синтез,оставаясь в составе ботанического термина, приобретает и значение, указывающее на то, что происходит в стихотворении с языком, — на синтез слов. Человек в зоологическом контексте слова овчизныуподобляется животному, а в ботаническом контексте наша кровь хлорофиллом богата —растению. Кровь, богатая хлорофиллом, вероятно, должна быть зеленой, а этот намек на неестественный для крови цвет вызывает ассоциацию с выражением голубая кровь,которое обозначает природное превосходство одних людей над другими.

Передразнивание названий стран и народов, ироническая апологетика национальной гордости русских позволяют видеть в заглавии стихотворения «Заметки для памяти» и адресацию к шовинистическому обществу «Память» [441] . В комментарии к публикации поэмы «Больная Р.» Строчков написал:

И всё в одну кучу, всё вперемешку, без разбора, и начинаем за здравие, а кончаем за упокой. И вместо ума, чести и совести — Ум, Честь и Совесть, а вместо памяти — Память.

(Строчков, 1991: 23) [442]

441

На двусмысленность заглавия обратила внимание Д. Суховей.

442

Слова из советского лозунга «Партия — Ум, Честь и Совесть нашей эпохи», если воспринимать их не автоматически, как предписывалось, весьма двусмысленны: фразу можно понимать не только как пропагандистское утверждение достоинств Коммунистической партии, но и как указание на локализацию нравственных качеств в пределах партийной идеологии.

Деформация слов (попадание мимо слова, рядом со словом) организует игровой ремейк «Сказки о рыбаке и рыбке» А. С. Пушкина:

Жил пророксо своею прорухой у самого белого моря, про Рокловил поводом дыбу; раз закинул он долгие нети— свято место вытянул пустое; вновь раскинул пороксвои эти— выпали хлопоты пустые; в третий раз закинулся старый — вытащил золотую бирку инв. № 19938. Говорит ему бирказолотая инв. № 19938 человеческим голосом контральто: — Смилуйся, пожалей меня, старче, отпусти, зарок, на свободу, на подводную лодку типа «Щука» <…> Ей с уклономнырок отвечает: — Попущутебя, доча, на волю, лишь исполни одну мою просьбу: неспокойно мне с моею прорехой, вишь, поехала как моя крыша — ты поправь да плыви себе с Богом [443] .

443

Строчков, 1994: 304.

Текст В. Строчкова, развивающий смысл пословицы И на старуху бывает проруха(об ошибках), иконичен и по отношению к «Сказке о рыбаке и рыбке»: старик вылавливает не то, что собирался; стараясь угодить старухе, он поступает невпопад; морские волны набегают одна на другую. Кроме того, игра с буквальным и жаргонным смыслом в строке вишь, поехала как моя крышаодновременно рисует и разрушающуюся крышу, и сумасшествие, при котором деформируется речь. Таким образом, сдвиги в словах имеют множественную художественную мотивацию — собственно языковыми связями, сюжетом и образами пушкинского текста, его зачитанностью до забвения смысла. Все это вместе и приводит к деформированному восприятию слов. Примечательно, что персонажем ремейка является пророк —персонаж другого хрестоматийного стихотворения Пушкина.

Полисемантика Строчкова порождается и восприятием действительности с разных точек зрения.

Относительность времени, в частности противоречивое реальное содержание глагольных форм грамматического прошедшего и будущего, можно наблюдать в таком тексте:

«Я вас любил. Этот факт, быть может, не вспоминать обо мне поможет вам, но ничем не поможет мне. Некто любил вас когда-то где-то. Время вылущивает приметы, повод к скорби сводя на нет. <…>» <…> так я писал — и не знал, что [нрзб] лет назад мы встретимся. Будет осень, может быть, лета излет, и Крым. А через [нрзб] я в тебя так нежно влюблюсь, так сильно, светло и грешно, что дай мне, Боже, не быть другим… Так я пишу тебе потому, что тоскую, видишь ли, по тому, что одновременно и есть, и нет. Пишу — и мучаюсь от того, что мне тебя не заменит почта, даже если пришлет ответ. («Из недошедшего» [444] )

444

Строчков, 1994: 360–361.