Юлька в стране Витасофии (сборник)
Шрифт:
— Представляете?! — засмеялся Герострат. — Глупцы! Лучшей рекламы не придумать: обо мне знали даже младенцы.
— Зачем вам такая слава?
— Еще мальчишкой меня мучила мысль: для чего жить, если смерть и годы растопчут мое имя в пыль?! Занялся спортом, чтобы победить в Олимпийских играх, но не попал даже в первую десятку. Воин из меня получился никудышный, и вообще оказалось, что я ни на что не годен. Сверстники делали карьеру, уходя в торговлю или армию, а я продолжал быть никем. Однажды даже хотел с Тарпейской скалы[41] в море броситься. А потом меня осенило: чтобы остаться в памяти
— Если человек не способен проявить себя в деле, пусть оставляет себя в детях, — рассудительно заметила Юлька.
— Это — путь неудачников, — отмахнулся Герострат. — Я хотел собственной славы, а не надежды на то, что из детей что-то получится.
И важно добавил:
— Я ее приобрел.
— Позорную славу существа, способного лишь на разрушение созданного другими, — кивнула головой Юлька. — Ваша похвальба — это радость нищего, гордого тем, что благодаря уродству ему подают больше милостыни, чем остальным.
Зло посмотрев на Юльку, Герострат насупился. Дальше шли молча.
Справа показались башни небольшого старинного городка, выстроенного в готическом стиле.
— Вам куда? — спросила Юлька.
— Прямо, — неохотно ответил Герострат. — Без ходулей в Кинсберге делать нечего.
— Тогда мне туда, где вам нечего делать, — удовлетворенно заявила Юлька и, не прощаясь, свернула на покрытую асфальтом дорогу, ведущую в город.
Юлька решила зайти в Кинсберг лишь потому, что не хотела идти дальше вместе с Геростратом. В Юлькиной семье труд считался безусловной ценностью, и ее ужасала мысль, что несколько поколений древнегреческих зодчих почти сто лет строили небывалый по красоте храм только для того, чтобы его в одну ночь уничтожил тщеславный человечек.
Кинсберг оказался аккуратным городом, улицы которого выводили на площадь. Прохожих было мало; Юлька шла, восхищаясь арками с заостренным верхом, узкими и высокими башнями, разукрашенными фасадами зданий с резными деталями, многоцветными витражными стрельчатыми окнами. Этот архитектурный ансамбль переплетал реальность с иллюзией, — и Юльке подумалось, что в таком городе хорошо мечтать.
Одна из боковых улочек вела к парку. Зеленая трава, старые, молчаливые деревья, неизвестно кому посвященные скульптуры, журчащий фонтан. Пройдя по узкой протоптанной тропинке, Юлька подошла к скамейке, села и залюбовалась застывшей неподалеку голубой елью — любимым деревом Юлькиного детства. Вспомнился дом, друзья, родители: когда она их увидит?
Юлька привыкла верить словам, — особенно если их произносили люди, заслуживающие доверия. Заверение Фауста, что, доставив Медальон Времени в Комнату перекрестков, она получит свободу и вернется домой, казались Юльке непреложной истиной: и она спешила по Белой дороге к далекой цели. Намеки Мефистофеля на то, что ее обманут, вызвали у Юльки подозрения, что Фауст переоценил добропорядочность госпожи Неизвестности, а попытки отобрать медальон утвердили в мысли, что у фигуры в маске есть конкуренты.
Благодаря подсказке незнакомца с серьгой свое спасение Юлька видела теперь в рукописи Затерянных столетий и ее авторе: только они могли научить Юльку использовать медальон для защиты от врагов и помочь разобраться в ситуации. Поэтому вместо Комнаты перекрестков Юлька решила направиться
на поиски Старца к Великановым горам.На аллею выбежал симпатичный беленький пудель.
— Песик! Ко мне! — ласково позвала любительница домашних животных.
Посмотрев на Юльку, пудель завилял хвостом и, подбежав, уткнулся носом в Юлькины колени.
— Хорошая собачка, хорошая! — начала гладить Юлька пуделя по голове.
Песик радостно взвизгнул.
— Атма! Атма! — послышался громкий крик. Из глубины аллеи показался встревоженный старик в старомодном фраке и белым бантом на шее.
— Атма! — увидев свою собаку, позвал старик. Дружелюбно махнув хвостом, пудель остался возле Юльки.
Бросив на Юльку внимательный взгляд, старик подошел к скамейке и осторожно уселся.
— Тоже собачек любите? — утвердительно спросил старик, разглядывая Юльку. — Издалека идете?
— Так, путешествую, — неопределенно ответила Юлька и потрепала Атму по загривку. — Хорошая у вас собачка!
— Да. У меня дома висят на стенах шестнадцать гравюр с изображением собак. В отличие от человека, собака никогда не предаст.
Приподнявшись, старик представился:
— Артур Шопенгауэр[43] — единственный философ из тех, кто живет в Кинсберге.
— Почему — единственный? — озадаченно спросила Юлька.
— Канта[44] и особенно Гегеля[45] таковыми не считаю, — ответил Шопенгауэр. — Они не понимают главного: в основе мироздания лежит воля.
Это высший космический принцип, который у природы и человека проявляется как стремление к жизни. Поскольку мировая воля ни на что не направлена, не имеет цели, она бессмысленна, — тогда как человеку нужна определенность. Поэтому он ищет смысл жизни, создавая для этого различные религии и философские системы.
Встав со скамейки, Шопенгауэр, жестикулируя, прошелся перед Юлькой.
— Чем умнее человек, тем труднее и трагичнее его жизнь, поскольку он глубже осознает бессмысленность бытия. Только искусство, этический аскетизм и философия способны дать человеку «тихую гавань», примирить со стихией «мировой воли».
— А чем вам не угодили Кант и Гегель? — сухо спросила Юлька. Ее отец и Юлькин наставник Славик преподавали философию в университете, и от них Юлька усвоила, что Кант и Гегель — звезды мировой величины.
— Философия должна выяснять причину трагичности бытия, а не заниматься схоластикой, — поджал губы Шопенгауэр. — Я восхищаюсь Кантовской постановкой философских задач: что я могу знать, что я должен делать, на что смею надеяться, что такое человек, — но его вывод о существовании мира как вещи-в-себе, познаваемого сознанием посредством опыта, неубедителен. Опыт основан на логике, тогда как сознание руководствуется интуицией.
Шопенгауэр говорил убежденно, дополняя слова жестами, словно выступал на кафедре Берлинского университета.
— А философия Гегеля, украденная им у Платона, настолько противоречива, что он вынужден ее фундаментом сделать диалектику — науку о развитии. Его Абсолютный Дух, лежащий в основе сущего, бесконечно познает себя, самораскрываясь то в пространстве — или в природе, то во времени — то есть в истории. Гегелевская логика, состоящая из тезиса, антитезиса и синтеза, напоминает ярмарочную дискуссию продавца и покупателя, спорящих из-за товара.