За час до полуночи (пер. Максима Дронова)
Шрифт:
– Пойдем, пойдем в дом. Марко угостит вас выпивкой, полковник, пока я перекинусь парой слов со своим внуком.
Когда мы проходили через гигантскую дверь, у меня совсем пересохло в горле. Странно, что никогда не прекращаешь любить тех, кто тебе дорог, даже несмотря на то, что они могли совершить.
* * *
Когда я вошел в комнату деда, то будто погрузился в прошлое. Комната выглядела по-прежнему внушительно – по стенам стояли полки с многочисленными книгами, большинство из которых были прочитаны дедом, а в камине весело потрескивали поленья, и этот звук казался мне
Пианино стояло на старом месте у окна – концертный «бернштейн», который дед специально заказывал для меня в Германии. Всё только самое лучшее. Я стоял, глядя на клавиши, потом извлек пару нот.
За спиной закрылась дверь. Когда я обернулся, дед наблюдал за мной. Так мы и стояли, глядя друг на друга через комнату, и я первый раз в жизни совершенно не знал, о чем говорить. Дед понял мои чувства и улыбнулся:
– Сыграй что-нибудь, Стейси, оно настроено. Я регулярно приглашаю настройщика из Палермо.
– Это было так давно, – сказал я. – В тех местах, где мне приходилось бывать, подобных инструментов не встречалось.
Дед ждал, не двигаясь с места, и я присел на крутящийся стул, помедлил немного и начал играть. Только на середине произведения я осознал, что играю, каким-то отголоском памяти или ассоциативно. Равель, «На смерть Инфанты». Последняя вещь, которую я исполнял в этом доме в ночь перед похоронами матери. Её любимая вещь.
Сфальшивив, я остановился и тут же услышал резкий голос:
– Продолжай, продолжай!
Музыка снова завладела мной – музыка высшей пробы, которая струилась, словно вода по камням, никогда не заканчиваясь. Я забыл, где находился, забыл обо всем на свете, кроме музыки, и плавно перешел к импровизации Шуберта.
Когда я закончил и последний звук угас, я поднял голову и увидел, что дед стоит и пристально смотрит на портрет. Затем он повернулся ко мне и серьезно кивнул:
– Твоя музыка снова здесь, Стейси. Несмотря ни на что. Она была бы довольна.
– Я никогда не смог бы стать концертным исполнителем, ты же знаешь, – проговорил я. – Мне кажется, ты всегда знал об этом, в отличии от нее.
– Что плохого в том, что мать возлагает надежды на собственного сына? – Он снова улыбнулся, глядя на портрет. – Она всегда говорила, что у каждого человека обязательно есть какой-либо талант.
– В чем же заключается твой?
Фраза вырвалась у меня прежде, чем я успел прикусить язык, и я сразу же пожалел об этом. Дед резко обернулся и хищно наклонил подбородок, но взрыва не последовало. Он взял новую сигару из серебряной коробки и медленно опустился в кресло-качалку перед камином.
– Налей-ка бренди, Стейси, для нас обоих. Ты выглядишь как мужчина, который может себе это позволить. Потом мы поговорим. Я двинулся к шкафу в противоположном углу комнаты, где на серебряном подносе стояли хрустальные бокалы и графин.
– Я читал про тебя, мой мальчик. Года два назад.
– Да, да. – Я был удивлен, но старался не
подавать виду.– Во французском журнале – «Пари-Матч». Они рассказывали про наемников в Конго – в основном про твоего друга, но на фотографии ты стоял сразу позади него. Тебя называли капитаном.
– Это правда.
Я осторожно налил бренди, и он продолжил:
– Затем была статья в одной из римских газет – о том, как вы были разбиты и бежали, поджав хвосты.
– С тех пор прошло уже два года.
– Чем же ты занимался потом?
– Всем понемногу. – Я приблизился к нему с бокалом в руке. – Между прочим, я сейчас только что из тюрьмы. Из египетской. Ничего общего со всеми нами любимой Уччиардоне в Палермо, или мафия уже не держит ее под контролем?
Трость черного дерева поднялась, отведя в сторону полу моего плаща и обнажив кобуру со «смит-вессоном».
– Итак, Марко был прав. А я было не поверил ему. Значит, вот кем ты стал, да? «Сикарио» – наемным убийцей. И это мой внук.
Гнев и отвращение в его голосе казались мне немного странными, но никакой настоящий мафиозо никогда не думает о себе как о преступнике. Поза для светского общества, не более того. Я протянул ему бокал с бренди.
– А разве я хуже тебя? Действительно, чем я хуже тебя?
– Я никогда не убиваю просто так, – проговорил дед. – Человек умирает потому, что он против меня – против мафии.
– И ты считаешь это достаточной причиной?
– Я верю, что это так. – Дед пожал плечами. – Так было всегда. – Трость поднялась снова и уперлась мне в грудь. – Но ты, Стейси, из-за чего убиваешь ты? Из-за денег?
– Не совсем, – произнес я. – Из-за очень больших денег.
– Я могу дать тебе денег. Сколько захочешь.
– Именно это ты и делал на протяжении многих лет.
– А ты убежал.
– А я убежал.
Он серьезно кивнул.
– Около года назад я получил письмо от одного юриста из Штатов. Тебя пытались разыскать. Твой дед по отцу – старый Виатт – успел кой о чем подумать, лежа на смертном одре. Ты упомянут в его завещании. Сумма весьма приличная.
Я даже не разозлился.
– Пусть они вернут эти деньги индейцам.
– И ты не прикоснешься к ним?
– Смогу ли я переступить через могилу матери, как ты считаешь?
Сам того не замечая, я становился все более похожим на истинного сицилийца. Дед, несомненно, был весьма польщен.
– Рад слышать, что в тебе сохранились некоторые понятия о чести. А теперь расскажи-ка мне, почему ты здесь. Я не настолько льщу себе, чтобы думать, что ты вернулся на Сицилию только лишь для того, чтобы повидать меня.
Я подошел к графину и налил себе еще бренди.
– Просто зарабатываю на хлеб с маслом – ничего для тебя интересного.
Трость громыхнула в пол.
– Я задал тебе вопрос, мальчик, а ты будешь отвечать.
– Хорошо. Если это доставит тебе удовольствие. Берка и меня нанял человек по имени Хоффер.
– Карл Хоффер? – Дед слегка нахмурился.
– Да. Австриец, но говорит по-английски как настоящий американец. У него какие-то интересы в Геле, связанные с нефтедобычей.
– Я знаю, в чем его интересы. Что он хочет от тебя?