За СССР. Старик на ринге

«Ну вот, допрыгался, старый дурак», — подумал Воронин, медленно поднимаясь на ноги. Странно, но он всё ещё был в боксёрской форме — шортах, майке, перчатках.

— Миша! — услышал он знакомый голос. — Иди сюда, присядь.

Воронин обернулся и увидел свою Клавдию, сидящую на скамейке под старой берёзой. На фоне от куда то играла "Рио-Рита". Она выглядела такой, какой была в молодости — стройная, с густыми каштановыми волосами, собранными в простую причёску, в том самом синем платье, которое он любил больше всего.

— Клавдушка, — прошептал он, направляясь к ней нетвёрдой походкой. — Как же я скучал...

Он сел рядом с ней на скамейку, не веря своим глазам.

— Ты всё такая же красивая, — сказал он, глядя на её лицо, которое помнил каждой клеточкой своего существа. — Годы над тобой не властны.

— А ты всё такой же льстец, — улыбнулась она. — И такой же упрямый. Ну кто тебя просил на старости лет лезть на ринг?

— Знаешь, — ответил он, беря её за руку, — я так устал жить без тебя. Никто во всём мире мне не нужен так, как ты. Может, я и хотел, чтобы всё так закончилось. Чтобы снова быть с тобой.

Клавдия посмотрела на него строго, но с безграничной любовью.

— Ну-ка, хватит, — сказала она тем самым тоном, который он так хорошо знал. — Дай мне ещё от твоего упрямства отдохнуть. Тебе ещё внучков и правнучков поднимать, уму-разуму учить. А то «на молодёжь надежды нет», — последние слова она произнесла, явно передразнивая его.

Воронин рассмеялся, ощущая, как тепло разливается по телу от её близости.

— Так ведь могилку-то уже копают, — кивнул он в сторону могильщика. — Видишь?

— Эта могилка с рождения каждого ждёт, — философски заметила Клавдия. — Но торопиться туда не стоит. Иди и покажи этому американцу, из чего советский человек сделан.

Воронин посмотрел на неё с сомнением.

— Мне уже семьдесят с лишним, Клавдушка. Сил почти не осталось.

— А когда под Сталинградом в окружении были, находил силы? — строго спросила она. — Когда раненый из-под обстрела товарищей вытаскивал, силы были? Найдёшь силы и сейчас. — Она погладила его по щеке. — Тем более, друзья не поймут.

Воронин оглянулся и с удивлением увидел, что вокруг скамейки собрались его фронтовые товарищи — те, кто не вернулся с войны и те, кто погиб уже после. Молодые, в выцветших гимнастёрках, они улыбались ему и начали скандировать:

— Во-ро-нин! Во-ро-нин! Во-ро-нин!

И этот призрачный хор постепенно сливался с реальным, доносящимся откуда-то издалека:

— Во-ро-нин! Во-ро-нин! Во-ро-нин!

— Мне пора, да? — спросил он Клавдию.

— Пора, Миша, — кивнула она. — Ещё увидимся, но не сегодня. Сегодня у тебя другое дело.

Она наклонилась и поцеловала его. Её губы были тёплыми и реальными, и от этого прикосновения Воронин почувствовал прилив сил.

Мир вокруг начал расплываться, кладбище исчезало, а скандирование становилось всё громче...

— ...восемь, девять...

Воронин резко открыл глаза. Он лежал на настиле ринга, а над ним нависал рефери, отсчитывающий нокдаун. Трибуны скандировали его имя, и этот гул наполнял зал Дворца спорта «Лужники».

Старый боксёр медленно встал на одно колено и решил что это тот самый момент когда стоит перекреститься. — Эх, Господи, ещё повоюем, есть ты, или нет. — А затем, с видимым усилием, поднялся на ноги.

Джексон, стоявший в нейтральном углу, увидев это, улыбнулся и выкрикнул в сторону своего тренера:

— Я хочу в его возрасте быть таким же!

Весь зал встал и зааплодировал. Советский комментатор, не скрывая восторга, говорил в микрофон:

— Дамы и господа, мы становимся свидетелями исторического момента! Сейчас советскому духу аплодирует весь мир! Это уже победа, это невозможно, нигде в мире, кроме нашей страны, такое не увидишь!

Рефери проверил состояние Воронина, заглянул ему в глаза, убедился, что тот может продолжать бой, и дал сигнал к возобновлению поединка.

Когда прозвучал гонг, означающий конец раунда, к углу Воронина подбежала вся его семья. Правнучка Машенька протиснулась вперёд и схватила его за руку.

— Дед, ты всё доказал! — горячо сказала она. — Всему миру доказал! Они все нас теперь бояться будут. Если в семьдесят у нас так бьются, то что тогда молодые творят?

Воронин улыбнулся, чувствуя, как кровь течёт из рассечённой брови.

— Какая же ты смышлёная, Машка, — сказал он, глядя на внучку с гордостью.

Потом повернулся к Алексею, который обтирал его полотенцем и обрабатывал раны.

— Алёша, дай мне минуту, — тихо сказал он. — Чтобы не случилось, минуту, и останавливай бой. Умирать будем не сегодня. Но автограф наш оставим.

Алексей кивнул, понимая, о чём говорит дед. Он знал, что старик хочет закончить бой достойно, показав всё, на что способен, пусть даже ценой последних сил.

Раунд 6

Гонг возвестил о начале шестого раунда. Воронин вышел на середину ринга, и с ним произошла удивительная трансформация. Словно сбросив груз лет, он вдруг задвигался легче, увереннее. Его стойка стала более собранной, движения — экономными и точными.

«Последняя минута в жизни, — думал Воронин, глядя на приближающегося Джексона. — Всё, что знал, все, кого знал, всё, за что воевал — всё в неё. За родину, за семью, за всех».

Советский комментатор взорвался эмоциями:

— Невероятно! Воронин словно помолодел! Это уже не семидесятилетний ветеран, это тот самый «Сталинградский молот», которого мы помним по хроникам пятидесятых! Молниеносный, точный, беспощадный!

Джексон, почувствовав перемену в противнике, тоже начал боксировать на пределе возможностей, но было заметно, что он прихрамывает на правую ногу — травма, полученная в предыдущих раундах давала о себе знать.

Начался неистовый обмен ударами. Весь зал поднялся на ноги. Наступила поразительная тишина, и только шлепки ударов перчаток о тела боксёров нарушали её, словно метроном, отсчитывающий такты этого странного, героического танца.

Воронин двигался так, как не двигался уже десятилетия. Каждый его удар был выверен десятилетиями опыта, каждое движение — отточено тысячами тренировок и десятками реальных боёв. В какой-то момент он поймал Джексона идеальным правым кроссом — своим коронным ударом, который когда-то принёс ему прозвище «Сталинградский молот».