Заговоры: Опыт исследования происхождения и развития заговорных формул

16

дйствіемъ, мысль, оказавшаяся впослдствіи столь плодотворной. Хотя, правда, мы дале увидимъ, что обряды, сопровождающіе заговоры, очень часто не содержатъ въ себ ничего языческаго. Останавливаясь на вопрос о томъ, на какой почв могли вырасти заговоры, Буслаевъ замчаетъ: „Множество примтъ, заклятій или заговоровъ и другихъ суеврныхъ обычаевъ и преданій, и досел живущихъ въ простомъ народ, свидтельствуютъ намъ, что та поэтическая основа, изъ которой возникли эти разрозненные члены одного общаго имъ цлаго, была не собственно языческая, и уже вовсе не христіянская, но какая-то смутная, фантастическая среда, въ которой съ именами и предметами христіянскаго мира соединялось нчто другое, боле согласное съ миическими воззрніями народнаго эпоса“¹). Отмтимъ еще мнніе Буслаева о степени самобытности заговоровъ и сродныхъ съ ними суеврій. „Перелистывая старинные рукописные сборники“, говоритъ онъ: „не разъ остановитесь вы на чрезвычайно любопытныхъ, большею частію короткихъ замткахъ, носящихъ на себ явственные слды народныхъ суеврій, частію заимствованныхъ, частію собственно русскихъ, иногда языческихъ, иногда съ примсью христіянскихъ преданій. Чернокнижіе, распространявшееся между русскими грамотниками въ книгахъ отреченныхъ или еретическихъ, не мало способствовало къ образованію этой, такъ сказать, суеврной поэзіи въ нашей древней письменности“²). И дале: „не говоря о лчебныхъ пособіяхъ, между которыми постоянно встрчаются латинскіе термины и приводятся иностранныя средства, даже въ самыхъ заговорахъ и отреченныхъ молитвахъ, не смотря на своеземный составъ большей части изъ нихъ, очевидны слды иностраннаго вліянія, сначала греческаго, потомъ латинскаго“³). Относительно лицъ, культивировавшихъ заговоры, Буслаевъ замчаетъ, что тутъ играли немалую роль причетники, какъ люди грамотные, могущіе пользоваться лчебниками и апокрифами. Они создавали ложныя молитвы, близко подходившія къ заговорамъ и часто совершенно переходившія въ нихъ¹).

Прямымъ продолжателемъ взглядовъ Буслаева является Аанасьевъ. Въ знаменитыхъ своихъ „Поэтическихъ воззрніяхъ“ онъ прямо принимаетъ мнніе перваго относительно происхожденія заговора изъ мантры²). И по Аанасьеву, „заговоры суть обломки древнихъ языческихъ молитвъ и заклинаній“³). „Первыя молитвы (молить = молыти, молвити) народа были и первыми его пснопніями“⁴). Поэтому и въ заговор „замчается метръ и подъ часъ народная рифма“⁵). Псни — молитвы, „поэтическія выраженія, вызванныя однажды благоговйнымъ чувствомъ, невольно повторялись потомъ во всхъ подобныхъ случаяхъ, такъ какъ мысль высказывалась ими въ такой мткой, картинной и общедоступной форм, что не требовалось ни передлокъ, ни поясненій; мало-по-малу выраженія эти становились какъ-бы техническими и получили постоянный, неизмняемый личнымъ произволомъ характеръ“⁶). Такъ, слдовательно, произошли омертвлыя стереотипныя формулы поэтовъ. „Но какъ вщее слово поэтовъ (= языкъ боговъ), по мннію древняго народа, заключало въ себ сверхъестественныя чародйныя свойства, то молитва = мантра еще въ эпоху Ведъ переходитъ въ заклятіе или заговоръ“⁷). „Могучая сила заговоровъ заключается именно въ извстныхъ эпическихъ выраженіяхъ, въ издревле узаконенныхъ формулахъ; какъ скоро позабыты или измнены формулы — заклятіе недйствительно“⁸). Далее, останавливаясь на формальной сторон заговора, Аанасьевъ, вслдъ за Буслаевымъ, отмчаетъ центръ заговора; но уже гораздо опредленне, чмъ тотъ. Приведя заговоръ отъ золотухи и подчеркнувши въ

18

немъ фразу „какъ чистыя звзды съ неба сыплются, такъ бы золотуха изъ раба (имр.) выкатилась“, онъ говоритъ: „Вся сила заклятія состоитъ въ формул, чтобы золотушная сыпь такъ-же безслдно исчезла съ тла, какъ исчезаютъ по утру небесныя звзды“¹). Потебня потомъ выскажетъ ту же мысль, только боле точнымъ и современнымъ языкомъ, и получится его извстное опредленіе заговора. Цнное продолженіе нашла уАанасьева другая мысль Буслаева: связь заговора съ обрядомъ. Аанасьевъ длаетъ шагъ дальше: онъ указываетъ на то, что обрядъ въ нкоторыхъ случаяхъ перешелъ въ формулу. „Древнйшая обстановка, сопровождавшая нкогда молитвенное возношеніе, отчасти и до сихъ поръ считается необходимымъ условіемъ силы заговора, отчасти оставленная — изъ обряда перешла въ формулу“²). Авторъ иметъ въ виду вступительную формулу, въ которой онъ видитъ отдачу себя человкомъ покровительству стихійныхъ божествъ³). Объясняя содержаніе заговорной поэзіи, Аанасьевъ замчаетъ, что „въ эпоху христіанскую эти древнйшія воззванія къ стихійнымъ божествамъ, подновляются подстановкою именъ Спасителя, Богородицы, апостоловъ и разныхъ угодниковъ; въ народные заговоры проникаетъ примсь воззрній, принадлежащихъ новому вроученію, и сливается во едино съ языческими представленіями о могучихъ силахъ природы“⁴). Но я не буду останавливаться на толкованіяхъ, какія даетъ Аанасьевъ образамъ, встрчающимся въ заговорахъ. Его изслдованія ведутся по методу миологической школы. Онъ достаточно извстенъ. Ограничусь указаніемъ на то, что Аанасьевъ допустилъ гораздо боле увлеченія и ошибокъ при миологическомъ толкованіи, чмъ его предшественникъ. Это, кажется, объясняется тмъ, что послдній старался по возможности не выходить изъ общихъ положеній, тогда какъ Аанасьевъ пустился въ самыя детальныя объясненія, что, конечно, при ошибочномъ исходномъ пункт, и должно

19

было привести къ Геркулесовымъ столбамъ. Однако, оставляя въ сторон вс миологическіе экскурсы Аанасьева въ области заговоровъ, положительную сторону его работы надо видть въ постановк новаго ряда вопросовъ. Зарожденіе нкоторыхъ изъ нихъ смутно намечается уже у Буслаева. Вопросы слдующіе: I) на чемъ держится вра въ магическую силу слова, источникъ заговоровъ, II) гд центръ, ядро заговора, III) взаимоотношеніе между обрядомъ и заговоромъ, IV) взаимоотношеніе между христіанскимъ и языческимъ элементомъ заговоровъ, V) происхожденіе стереотипныхъ формулъ, VI) наличность въ заговорахъ ритма и римы и ихъ значеніе, VII) заговорная символика.

Слдующій ученый, или врне современникъ Аанасьева, работавшій въ области заговоровъ — О. Миллеръ. Его взгляды на заговоръ представляютъ уже прямой переходъ къ тмъ идеямъ, которыя получили потомъ развитіе подъ сильнымъ вліяніемъ Потебни. Самымъ цннымъ изъ его вкладовъ въ литературу по данному вопросу является установленіе различія между заговоромъ и молитвою и утвержденіе за обрядомъ при заговорахъ вполн самостоятельной и первоначальной роли. Не соглашаясь съ Гриммовскимъ дленіемъ исторіи молитвы на три періода, онъ говоритъ: „Мн кажется, что даже первому долженъ быть предпосланъ древнйшій: такой, когда еще и жертвъ не приносили, но совершали обряды, которые, съ перваго взгляда, могутъ въ настоящее время показаться молитвами, но были первоначально только подражаніемъ тому, что замчали въ природ, подражаніемъ, имвшимъ въ виду вынудить у нея повтореніе тхъ же явленій… Въ смысл первоначальнаго обряда заключалось стремленіе овладть природой; тотъ же смыслъ — въ заговор, которымъ долженъ былъ уже изначала сопровождаться обрядъ и который служитъ предшественникомъ молитвы. Если послдняя иметъ въ виду только добрую волю¹) божества; если вся сила ея — въ надежд на ихъ милосеріе¹), то заговоръ, относясь къ эпох боле грубаго

20

представленія о божеств, долженъ былъ имть на него вліяніе просто-напросто принудительное“¹). Да и „вс древнйшія псни молитвеннаго содержанія — молитвы только въ перевод на позднйшій языкъ; первоначально вс он были именно заговоры“²). „Могущественному дйствію словъ способствовало и соединявшееся съ ними могущественное дйствіе обряда“³). Область примненія заговоровъ была первоначально очень широка. Она простиралась не только на человческія отношенія, но и на всю природу. Но потомъ, когда въ природ стали замчать однообразность и закономрность въ смн явленій, заговоры въ подобныхъ случаяхъ теряли свое значеніе и переходили въ хвалебныя псни и благодаренія божествамъ, которыхъ раньше заклинали. Такъ случилось съ заклинаніями, напримръ, лта⁴). Остатки подобныхъ заклинаній сохранились въ дошедшихъ до насъ народныхъ праздникахъ, обрядахъ, псняхъ⁵). Но примненіе заговоровъ дале все суживалось и суживалось. Они обратились почти исключительно во врачебныя средства. Такой характеръ боле позднихъ заговоровъ и былъ причиною того, что духовныя лица вносили ихъ въ свои душеполезные сборники⁶). А это, конечно, влекло за собой вторженіе христіанскихъ понятій въ заговоры. Заговоры врачуютъ не только физическіе недуги, а и нравственные, а это, по мннію О. Миллера, указываетъ на то, „что заговоры такого рода должны были образоваться въ ту отдаленную пору, когда человкомъ даже внутренній его міръ ставился еще въ совершеннйшую зависимость отъ вншнихъ явленій, когда еще не пробуждалось сознаніе могущества свободной человческой воли“⁷). На боле ранней ступени заговоры были дломъ общедоступнымъ, но, по мр

21

усложненія ихъ и сопутствующихъ имъ обрядовъ, они переходили въ вдніе особыхъ людей, опытныхъ, знающихъ вс требуемыя тонкости. Такъ вырабатывался особый классъ вдуновъ, знахарей¹). Вь заключеніе изложенія взглядовъ О. Миллера отмчу еще его мнніе относительно источника вры въ силу слова. Онъ говоритъ, что прилагательное „желзный“, придаваемое часто слову, везд употреблялось въ прямомъ, а не въ иносказательномъ смысл: въ сказкахъ голосъ выковывается“²)… Эту мысль о матеріальности слова по-своему потомъ выразилъ Крушевскій. Объясненіе содержанія заговоровъ Миллеръ также, въ дух времени, даетъ чисто миологическое.

На очереди стоятъ Галаховъ и Порфирьевъ. Этихъ ученыхъ надо упомянуть не потому, что они внесли что-нибудь оригинальное и цнное въ разршеніе темнаго вопроса о заговорахъ, а потому, что они явились первыми популяризаторами мнній ученыхъ по данному вопросу. Своего они не внесли ничего. Они только усвоили идеи своихъ предшественниковъ и главнымъ образомъ — Аанасьева. Правда, Галаховъ привлекъ къ объясненію психологіи заговоровъ анимистическое воззрніе первобытнаго человка на природу, но не сумлъ извлечь изъ этой цнной мысли никакихъ осязательныхъ результатовъ. „Считая все живымъ“, говоритъ авторъ: „человкъ, напр., и въ тни своей видлъ нчто живое, какъ бы часть самого себя; такъ же точно онъ смотрлъ и на изображеніе свое и даже на имя“³). На эти одушевленныя существа человкъ старался воздйствовать посредствомъ заговоровъ. Дале Галаховъ отмчаетъ чисто личный и утилитарный характеръ заговоровъ⁴). Онъ соглашается съ мнніемъ, что заговоры имли первоначально псенную форму; и ритмъ, отмченный еще Аанасьевымъ, признаетъ за остатокъ первичной псенной формы заговора⁵). Еще мене интереса представляетъ Порфирьевъ. Онъ всецло примкнул

22

къ Аанасьеву, миновавъ выводы О. Миллера. Слдуетъ замтить, что у Порфирьева особенно ярко выступаетъ тенденціозность, какую допускали вс миологи, при выбор примровъ заговоровъ. Онъ выбираетъ заговоры исключительно съ обращеніями къ свтиламъ или стихіямъ природы. Между тмъ они далеко не имютъ права на такое первенство.

Много потрудился надъ заговорами П. Ефименко. Главная его заслуга — въ собраніи множества заговоровъ, какъ великорусскихъ, такъ и малорусскихъ. Въ предисловіи къ одному изъ своихъ сборниковъ¹) онъ высказываетъ и свой взглядъ на заговоры. Ефименко — послдователь миологической школы и только повторяетъ выводы своихъ предшественниковъ, миологовъ. Конечно, богатствомъ имвшагося въ его рукахъ матеріала объясняются т зачатки сравнительнаго метода изслдованія, которые отмтилъ у него Мансикка. Что касается формальной стороны заговора, то онъ впервые различаетъ формулы заговоровъ, основанныя на сравненіи положительномъ и отрицательномъ²). Ефименко отмчаетъ важное значеніе письменныхъ памятниковъ для изслдованія заговоровъ³). Они помогаютъ возстанавливать первоначальный видъ нкоторыхъ сюжетовъ, исказившихся въ устной передач до неузнаваемости и часто до безсмыслицы⁴). Въ примръ авторъ беретъ поясненіе закрпки изъ письменнаго источника. Взглядъ его на закрпку потомъ приметъ Мансикка. Я коснусь этого вопроса еще, когда буду разбирать формулу „желзнаго тына“.

Къ миологической же школ принадлежитъ П. Иващенко. Въ своемъ реферат о „шептаніяхъ“ онъ говоритъ: „Въ процесс шептаній, какъ выраженій таинственнаго свяшеннаго знанія, лежитъ народное врованіе въ чудодйственную силу слова и обряда, относимыхъ къ олицетвореннымъ или же просто стихійнымъ силамъ и явленіямъ

23

природы“¹). И „словеснообрядовое врачевство является археологическимъ обломкомъ молитвенныхъ языческихъ возношеній къ доброму и злому началу въ природ“²). А знахари и знахарки — прямые потомки древнихъ жрецовъ³).

Помяловскій, на основаніи изученія древнихъ греческихъ и латинскихъ заговоровъ и наговоровъ (понятія, имъ различаемыя), также приходитъ къ заключенію, что они возникли изъ простой молитвы; но уже въ раннее время обратились въ приказаніе⁴).

Касается заговоровъ и Щаповъ. Изслдуя вліяніе библейско-византійскагоученія объ ангелахъ и святыхъ на народное міросозерцаніе, онъ отмчаетъ, что въ заговорахъ вліяніе это отразилось такимъ образомъ, что ангелы и святые являются въ нихъ дйствующими добрыми силами, находящимися въ борьб съ темными, остатками прежняго языческаго міровоззрнія. Являясь такою смсью языческихъ и христіанскихъ представленій, заговоры относятся къ области „двоеврія“⁵).