Заклинатели войны

Внезапно Эшшу остановился, устремив взгляд на большое, высокое каменное здание с крышей в виде купола. Вокруг него не было забора. Из распахнутых окон неслась разухабистая песня, а над массивной дверью красовалось изображение змеи, глубоко врезанное в камень.

Лицо шаути от волнения стало серым. Он поднял ладони к вискам.

– Эй, – оглянулась Гекта, – ты чего это на кабак молишься?

Но тут же сообразила, спохватилась:

– Ох, это я ляпнула. Да, это был ваш храм, змеиный. После войны в Энире осталось мало шаутис. А те, что есть, перешли в нашу веру. Кто не перешёл – ходят молиться в Энирский лес, к жертвеннику. А дом отошёл городу. Его взял в аренду Геркон Волчий Хвост, устроил тут трактир. Называется – «Под змеюкой».

Эшшу молча кивнул, отнял пальцы от висков и пошёл прочь от бывшего храма.

– Больно тебе? – искоса глянула на него гадалка.

– Нет, – ровным голосом ответил шаути. – Матери-Змее принадлежит весь мир. Что для неё груда камней, положенных друг на друга?

– А жертвенник в Энирском лесу? – не удержался Стайни. – Это тоже просто камень?

Он слышал от отца о том, что мирные переговоры едва не сорвались из-за трёх жертвенников, которые шаутис готовы были отстаивать насмерть, до последнего человека.

– Это другое, – мирно, без обиды объяснил Эшшу. – Гранитный, Базальтовый и Мраморный – не просто камни. Это окаменевшие слёзы Матери-Змеи, это её часть. А храм... что ж, мы потеряли всего лишь здание. На Ойшои построим другое, ещё лучше...

Номо опускался всё ниже. Белёсый Небесный Шрам таял на темнеющем небе, а искорки, что днём были едва видны на длинной светлой полосе, становились ярче, заметнее.

Далеко ли живёт старуха? Успеют ли они дойти до темноты? Не хотелось объясняться со стражей...

Гекта довела парней до городских ворот. Ага, значит, она живёт в Довеске!

Стайни уже знал от разговорчивых бродяг, что так называли предместье за городской стеной, где селится беднота. Прочный дом там редок. Случись вновь война – все эти домишки сожгут, чтобы враг не разломал их и не засыпал обломками крепостной ров.

Стражники на воротах, хвала всем богам, были так же беспечны, как и утром, когда Стайни проскользнул в город вместе с торговым караваном. Тогда там было не меньше десятка тяжёлых повозок, запряжённых быками, да вокруг суетились носильщики с поклажей. В толпе легко было затеряться, а въездную пошлину брали только с владельцев повозок. Те же всезнающие бродяги обнадёжили Стайни: мол, охотничий азарт находит на «шавок» у ворот довольно редко – лишь тогда, когда лесные разбойники и городское ворьё выводят из терпения или военачальника, или градоначальника. Тогда стражники цепляются к тем, кто подозрительно выглядит, и вообще всячески выставляют напоказ своё рвение. Впрочем, это у них быстро проходит.

Гекта на ходу легко поклонилась двум толстым, совсем не грозного вида стражникам у моста через ров. Те в ответ кивнули, не заинтересовавшись спутниками гадалки.

«Вот и хорошо, вот и всегда бы так!» – молча порадовался Стайни.

Эшшу шёл рядом, разглядывая всё вокруг с интересом и без страха.

Стайни с лёгким раздражением подумал, что этого доверчивого жабоглазого простака, видно, совсем не била жизнь. Он в чужом городе, среди чужого народа, который всего три года назад воевал с шаутис. И преспокойно идёт туда, куда его ведут незнакомые люди...

Кстати, а разве не то же самое делает сейчас и он, Стайни?

Беглый каторжник подобрался, с подозрением глянул по сторонам.

А здесь уже не улица. Здесь дома разбросаны, как грибы по поляне. Широкая тропа виляет и вьётся меж ними. И ограды здесь тоже есть – но не каменные и не деревянные, как в городе. Жители Довеска протягивают вокруг своих домишек и огородиков верёвки или ставят палки – а по ним тянутся, свиваясь друг с другом, плети жгучей, кусачей непролазницы. Она жалит даже сквозь одежду! Стайни как-то вечером в лесу вломился впотьмах в заросли непролазницы – ой, хотелось бы забыть! А тут – живые заборы. Конечно, серьёзного вора они не остановят, а вот озорных мальчишек – вполне... К тому же непролазница широкими листьями закрывает от прохожего немудрёные секреты бедных двориков.

Но вот звуки и запахи такая изгородь скрыть не может. Вся улица знает, у кого варится на ужин рыбная похлёбка, а у кого ароматный суп с диким тмином. Все слышат и визгливую перебранку супругов, и сердитый голос матери, скликающей детишек в дом, и закипающую ссору подростков.

Стайни шёл сквозь чужую жизнь, проникался её тайнами.

Тут наверняка все друг друга знают. И вряд ли любят незнакомцев, свалившихся невесть откуда. Но прошедший школу каторги беглец готов был побиться об заклад на свою единственную рубаху: доносить, если что, эти люди не побегут. Хлоди говорил: чем беднее живёт округа, тем больше она не любит стражников и судейских. И вообще власти...

– Нам дальше не по тропе, а напрямик, – махнула Гекта рукой в сторону большого пустыря, на котором, словно обломок гнилого зуба, высилась каменная коробка бывшего дома. – Мимо вот этого погорелого дворца.

– Для вашего Довеска и впрямь дворец, – уважительно кивнул Стайни в сторону развалины.

– Тут жил торговец... – Гекта шла неспешно, не обращая внимания на крапиву, которую приминали её босые ноги. – Он в городе был-то не богаче прочих, а в Довеске решил стать королём. И вёл себя паршиво. Нос задирал, в долг никому денег не ссужал, не давал проходу молодым девкам, слишком много болтал со стражей... – Тут в голосе её зазвучало злорадство. – Да ещё старых людей, сволочь, не уважал. Вот боги его и наказали.

– Молния ударила, да? – робко спросил Эшшу.

Старуха насмешливо покосилась на него, а Стайни весело догадался:

– Ну да, ну да, молния... Взяла молния кремень да огниво, ночью перелезла через частокол – и как ударит!.. Так было дело?

– Именно так и было, – подтвердила Гекта. – Стража ту молнию не нашла, да и не особенно-то искала... А ещё тут частокол был, его после пожара растащили. И остатки крыши тоже – на дрова. Растащили бы и коробку по камешкам, да кладка крепкая... Держитесь-ка от дома подальше, там у стены где-то погреб, в траве не видно... не провалиться бы... А вон впереди зелёная изгородь – та уже моя. Сейчас свернём за угол этой горелой развалины...

Изгородь, оплетённая непролазницей, не отличалась от соседней. А вот зрелище, которое уже не закрывал угол мёртвого дома, оказалось неожиданным.

У широкой, как ворота, калитки стояла повозка, запряжённая облезлой бесхвостой страусихой. Птица-то выглядела убого, зато повозка сияла всеми цветами радуги. Даже среди этого многоцветья выделялись большие буквы: «Бейтер Шарго».

Возле странной повозки стояли два не менее странных человека: толстяк в шутовском костюме с широченной задницей-подушкой, сбившейся набок, и тощая девчушка-подросток с короткими ярко-фиолетовыми волосами. На девчонке был серый балахон, из-под которого выглядывал подол чего-то пёстрого, цветастого.

Вокруг повозки птичьей стайкой прыгали малыши – в лохмотьях, с весёлыми чумазыми мордашками.

– Брысь! – сказала старуха ребятишкам. Те брызнули прочь, словно вспугнутые воробьи.

– Здравствуй, бабушка Гекта, – поклонилась девчушка. Лицо её было бледным, застывшим. На спутников гадалки она, похоже, не обратила внимания.

– Здравствуй, Айри, – негромко и ласково ответила старуха. – Вижу, горе у тебя?

– Да.

– А кто это с тобой?

– По дороге встретила. Зовут – Майс.