Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Теперь день пришел в полное, мать его, соответствие.

Сколько треклятых раз он просыпался вот так? Снова обделался, как обычно? Но хочет ли он знать?

Он ощутил дрожь под спиной, словно колючая койка отозвалась на громовые шаги; секунду спустя горячий дождь пролился на губы и язык инстинктивно высунулся. Горячий дождь был на вкус словно кровь.

Он начал понимать: это гнилое утро станет предвестием чего-то куда худшего.

В каком пекле он оказался, а? Откуда этот кровавый ливень? Бурое и серое и черное могли оказаться каким-то дымом, он не мог сосредоточить зрение, чтобы убедиться... и откуда эта вонь, а? Кухня горит?

Пахло вроде бы... уткой.

Он попытался сесть, но нечто большое и мягкое и, кажется, мокрое лежало поперек, и руки тоже плохо слушались, но он сумел упереться локтями в острые края ящиков - камней? кирпичей?
– и приподняться так, чтобы видеть...

На его животе лежала, лицом вниз, мертвая девочка.

Какого хрена?

– Шен... Шенна?
– Онемелый, не желавший сотрудничать рот отказывался рождать понятные слова. Говорил ли он? Это же было каким-то сном. Должно было быть: он говорил, но не имел голоса.

Шенна... что они сделали... что ты...

Нет - нет, погоди...

Он вспомнил. Его жена мертва. Типа того. Уже давно. Почти так же, как эта девочка.

Так кто она, на хрен?

Глаза все еще не могли найти фокус, но он смог прищуриться, и размытое марево стало более осмысленным; но Иисусе, каким месивом она оказалась. Затылок превратился в лужу кровавых мозгов, шея искривилась, как у повешенной. Одежда в клочьях.

Как и спина.

Узлы позвонков блестели под алыми полосами - старая слоновая кость в смеси с желтым жиром; темно-красные мускулы наслаивались на ребра, еще пара костей торчала наружу и он даже не мог понять, что за кости, так они были не к месту и слишком большие для человечьих... и прежде чем он смог найти хоть какой-то хреновый смысл, глаз уловил движение и дернул головой, и напряженный прищур позволил заметить нависающее пятно, тень...

Подобного горе огриллона.

Он вышел из дыма, объятый пламенем, голова мотается, глаза опущены, рыщут по земле; в руке была увеличенная под гриллову стать версия моргенштерна и моргенштерн обрушился, и он вновь ощутил содрогание под спиной, безмолвное, хотя булава пала на окованный сталью череп человека, лежавшего в груде обломков - и когда взлетела ввысь в брызгах свежей крови, голова огриллона повернулась...

И глаза увидели его.

Он как-то ощутил, что тварь его узнала.

Дважды расщепленные губы поползли, обнажая залитые кровью клыки, и зашевелились, хотя он не слышал голоса. Тварь шагнула к нему, огромное оружие заслонило пульсирующую рану закопченного дымом солнца, а он мог лишь лежать на почве с мертвой девочкой поперек живота и глазеть вверх в онемелом непонимании, готовясь умереть...

Он закрыл глаза.

Но не умер - напротив, ощутил, как мертвое возвращается к жизни. Девочка на животе...

Пошевелилась.

Когда он снова открыл глаза, она как-то сумела встать на колени и хотя голова моталась, мертвее некуда, кулак вонзился в набухший, покрытый тряпкой пах огриллона быстрее, чем мог уследить глаз и огромная лапа грилла поднялась над землей и он повернулся на острие кулака и упал мордой вниз, содрогаясь, в месиво битого кирпича.

Ох. Она была лишь по большей части мертва.

Ближе к Шенне, чем он думал.

Мертвая девочка потянулась назад, словно хотела пощупать спину. Пальцы сомкнулись на узлах одной из необъяснимо больших костей и вытянули ее из плоти, из окровавленных ребер. Конец был зазубренным как пила, расщепленным; она поползла к телу бьющегося огриллона и вонзила кость в шею. Словно рычагом, подтащила голову к себе и перепилила позвонки, отшвырнув добычу прочь. Затем сделала то же с руками.

"Яростно", подумал он, в голове сплошной пух. "Усердно и до дури яростно".

Он любил такое в женщинах.

Сейчас ее тело и лицо оказались выделены в дыму собственным огнем: синеватым мерцающим пламенем, которое он лишь наполовину видел, а наполовину воображал - или галлюцинировал, или видел сон, или еще что - и воображаемая галлюциногенно-сонная половина пламени заплясала, взревела и начала перерастать в режущий глаза блеск плазменной дуги, пока голова его не заполнилась слепящим белым искрением.

Но он еще мог видеть телесными глазами, и они являли закипающему мозгу еще одну галлюцинацию или грезу, ибо показывали, как шея ее выпрямляется и сами собой закрываются пробоины в черепе.

Она встряхнулась с головы до пят, будто мокрая собака.

Оторвав руки-ноги от сдохшего огриллона, она оглянулась на него живыми индиговыми очами, и кровавый обугленный рот открылся - но лишь зловещая тишина звенела в ушах. Она глядела на него, сквозь него и воображаемое синее пламя плясало в зрачках и он сумел понять, что на самом деле она не здесь. Затем она неуклюже поднялась на ноги и побрела куда-то в дым.

Он решил, что с такой следовало бы познакомиться.

И попка милая.

Солнце стало ярче, из багрянца в оранжево-алое; дым с запахом утки кружился и разносился налетевшим исподтишка бризом. Пустые очи разбитых окон пялились в дымку с почерневших стен. Дымка пропала, явив широкую мощеную площадь с грудами тел. Почти все были в доспехах. Воронка от взрыва, способная вместить две кареты с лошадьми, еще дымилась: чистая вода лилась в нее из проломленной стенки фонтана.

Слова Дымная Охота всплыли из мутных глубин рассудка. Он не мог вспомнить их смысл. У него были лишь тишина и дым и вкус крови.

И дым был полон огриллонов.

Не меньше шести или семи, в алых ореолах, они ходили среди облаченных в доспехи тел - методично, тщательно, продуманно - останавливались там и тут, чтобы размозжить череп этими огромными пародиями на булавы криллианцев.

А мертвая девочка подошла к одному и повернула рукой, схватив за серую лапищу, вторая рука мелькнула и большая серая грудь сложилась вдвое вокруг кулака и кровь хлынула из пасти, струей, и струя потянулась за упавшим, словно его тащила прочь сила неведомого бога.

Тут остальные огриллоны остановились, огляделись и обнаружили ее.

Помчались к ней, а она побрела к ним, и прибежавший первым погиб первым, затем второй, но они сомкнулись и окружили ее, такую сломанную и мертвую.

Ну, по большей части.

Вскоре она станет совсем мертвой, ведь они заполучили ее.

Один грилл схватил руку, второй другую, третий размахнулся великаньей стальной булавой, словно клюшкой для гольфа в кошмаре морфиниста.

Был один особо острый камень в его лежаке, что куском стали вонзался ему в правую почку - рука скользнула, не потревожив сознание, вытянула камень и он понял, с довольно слабым удивлением, что держит чертовски большую пушку.