Заложник страсти

– Приятной ночи, дивная Маркетта!
– пропела я, помахав ему на прощанье рукой.

35

Проклятая Сафора! Все же нашла способ унизить!

Марко чуть не взвыл, оставшись один на один с мужеподобной бабищей, которая смотрела на него с выражением барана, жующего травку.

– Пошла вон, милая, - сказал он без обиняков.
– Подурачились и хватит. Можешь еще отвязать меня - и проваливай.

Но ужасная баба даже бровью не повела. Она пригасила светильники, оставив два, и прикрыла их деревянными ширмами с прорезями, отчего свет в комнате стал мягким и рассеянным, придвинула к кровати столик и поставила на него серебряную шкатулку, которую сняла с каминной полки. Потом она подошла к кровати и одним движением сдернула ткань, которую ради формального приличия набросили на бедра «невесты», когда сняли семь покрывал и рубашку и привязали.

– Только посмей, великанша!
– Марко не на шутку струхнул.
– У меня на тебя точно не встанет!
– он подтащил ногами подушку и прикрылся ею с самым непреклонным видом.

Но великанша не удостоила его даже взглядом. Осмотрев комнату, мавританка удовлетворенно кивнула и вышла, закрыв за собой двери.

Марко услышал, как щелкнул замок, и позволил себе перевести дух. Значит, Сафора в очередной раз сделала из него дурака, поманив морковкой, как голодного осла. Поманила - и обманула.

Он уныло подергал путы, но вынужден был признать, что темнозадые служанки свое дело знали - они привязал его за запястья мягкой тканью, немного ворсистой, но упругой, и сколько бы он не пытался ослабить путы, только туже затягивал узлы. Долго ли ему придется просидеть на привязи в этом шелковом гнездышке?

Прислонившись затылком к спинке кровати, Марко призвал себя к спокойствию и терпению. Может, Сафора только и ждет, чтобы он начал орать, требуя свободы. Но такого удовольствия он ей точно не доставит.

– Ты был так нелюбезен с моей прекрасной Статирой, - раздался вдруг знакомый голос, и Марко встрепенулся.

Из-за потайной двери в стене, скрытой хитро устроенными полками, вышла Сафора, держа на ладони плоский светильник. Огонек освещал ее лицо снизу, превращая глаза в два бездонных темных озера. Она переоделась во что-то легкое, прозрачное, открывающее ноги до колен и живот. А на бедрах у нее красовался пояс из золотых монет. При каждом шаге монеты позванивали, придавая появлению женщины волшебной загадочности.

– С чего бы мне быть любезным?
– ответил Марко, сверкая глазами.

– Разве тебе не понравилось?
– Сафора поставила светильник на полку и села на край кровати, подтянув колено к груди.

– Разве такое может понравиться?! Со мной обращаются, как с куклой!

Сафора вскинула палец, призывая к вниманию, и сказала мягко:

– С тобой обращаются, как с женщиной, всего лишь. Если женщины выдерживают принуждение к браку с человеком, которого никогда не видели, то почему ты не можешь этого выдержать?

Марко замолчал, потому что не нашелся с ответом.

– Несладко быть женщиной?
– продолжала Сафора.
– Я очень довольна, что теперь ты это понял. Ведь понял?

– Я не женщина, - сказал он угрюмо.
– Хоть сто женских рубашек на меня надень.

– Значит, ты так ничего и не понял...
– она со вздохом встряхнула головой, позволяя волосам вольготно рассыпаться по плечам и спине.
– Ах, глупый Марко... Разве выйдет из тебя толк, если ты упрям, как горный козел?

Она протянула руку к серебряной шкатулке и открыла крышку. Марко стрельнул глазами, чтобы посмотреть, что скрывается в таком дорогом и красивом ковчежце, а увидев - покраснел и снова потерял дар речи.

– Тонкая работа, правда?
– похвалилась Сафора, доставая из шкатулки отлитый из золота почти в настоящую величину... мужской член. Знаешь, что это?
– спросила она, лаская золотую поверхность так нежно, словно игрушка была настоящей.

Марко молчал, обливаясь холодным потом и боясь представить, что она собирается вытворить с этим приспособлением.

– Этому фаллосу - тысяча лет, если не больше, - продолжала Сафора, не дождавшись ответа. Пальцы ее ласкали древнюю реликвию, прохаживаясь по всей длине.
– Он хранился в сокровищнице моих предков...

– Твои предки были такие же развратники, как ты?

– Скорее, это ты - развратник, - засмеялась она сладко и волнующе.
– Мои предки видели в этом символе вовсе не разврат. Они поклонялись ему, он был для них богом на земле - священным, прекрасным, трижды прекрасным...

– Я и говорю - развратники, - презрительно бросил Марко, пытаясь исподволь освободиться, но путы держали крепко.

– Как будто ты сам не поклоняешься ему, - прошептала Сафора, наклоняясь к пленнику и опаляя жарким дыханьем.

– Лучше выбрось эту мерзкую штуковину и сядь на меня, - посоветовал он.
– Будет больше удовольствия и пользы.

Она рассмеялась тихо и торжествующе, и одним гибким движением встала перед ним на колени, скользнув грудью по его груди быстро, как кошка. Марко невольно подался вперед, желая более ощутимых прикосновений, но она успела отпрянуть и засмеялась.

Она смеялась над ним!

– Это моя игра, Марко Капра, - произнесла она возле самого его уха, лизнув мочку.
– А тебе остается лишь подчиняться.

– Сафора, - хрипло произнес он, почти повисая на веревках, - если ты мне сейчас не дашь, я...

Она легко ударила его по губам:

– Грубым словам не место в постели новобрачных.

– Тогда не будем болтать, а просто поиграем в первую брачную ночь, - схитрил он.

– Отличная игра! Как это я раньше не догадалась устроить нечто подобное!
– она запрокинула голову, хохоча, и Марко понял, что муки этой ночи для него не закончились.
– Но ты прав, - она касалась его груди, плеч, живота кончиками пальцев, вызывая дрожь во всем теле, - этой ночью брак должен быть свершен.

– Согласен, так что не мучай меня больше!

– Не мучить?
– она лукаво улыбнулась.

– Неужели ты не видишь, что я уже на пределе?
– раньше он скорее откусил бы себе язык, чем стал молить женщину о любви. А сейчас умолял, и готов был на все, лишь бы она снизошла.

– Прямо-таки на пределе?
– она посмотрела на него из-под ресниц и хлопнула в ладоши.

Тут же раздалась тихая музыка - где-то совсем близко играли невидимые музыканты. Серебряный перезвон струн волнами заполнил комнату. И в такт этим волнам Сафора начала медленный, чувственный танец. Такого Марко никогда не приходилось видеть, и он смотрел во все глаза.