Записки нечаянного богача 4

— Да не лети ты, как лось, Тём, — еле выговорил я. Темп он выбрал под стать монологу — энергичный. — Я на лыжах последний раз в школе ходил. И именно ходил, а не бегал. И с палками! С ними, оказывается, не в пример удобнее.

Мы как раз добрались до края леса. Обернувшись наконец-то, Головин смерил меня соответствующим моменту взглядом, исполненным глубокого соболезнования. Его самого себе самому, понятное дело. Легко выскочив из петель креплений, утопая в снегу, добрался до густого орешника в паре-тройке шагов. И вернулся, вручив мне пару крепких прутьев с два моих пальца толщиной, высотой аккурат по грудь. Я поблагодарил друга от всей души за всё сразу: и за передышку в спурте и его монологе, ну и за палки, конечно.

— Нет, я настаиваю! Хотя бы примерно обрисуй, на кой хрен нам Трупянка? — продолжил он, стоило только тронуться.

— В душе не представляю, Тём. Вот будто тянет, а что, зачем — не знаю, честно, — признался я. — Давай-ка вон к тому деревцу подступим.

Голову мне словно реалист повернул в сторону леса, и предложение по маршруту тоже, кажется, выдал именно он. Головин сощурился привычно, но свернул левее, через редкие молодые осинки и березки.

То, что внутренний голос вслух назвал «деревцем», было елью. И то, что она дожила до этого времени, ни разу не съездив в Кремль, на Красную площадь или, к примеру, в Тверь, чтоб разок постоять красиво и пойти на дрова, объяснялось тем, что когда-то давно вершина её сломалась. Может, молния ударила, может, Святогор или иной какой Микула Селянинович сшиб по удали молодецкой. Но теперь на стволе, что, если судить по размаху ветвей, мы бы всемером не обхватили, росло пять аккуратных и красивых ёлочек. В самой маленькой было, навскидку, метров пятнадцать, но снизу глаза могли и приврать. Росли не впритык — между ними, поднимавшимися над огромным стволом-родителем на высоте метров десяти, явно было свободное место. Будто они — зубцы короны, а меж них — голова великана, лесного князя.

— Затепли-ка костерок, друже, — сказал я, и не планируя узнать в голосе свой.

Головин, кажется, даже вздрогнуть забыл от удивления, но быстро распинал-расчистил и утоптал площадку в стороне от нижних ветвей. Я успел лишь доковылять поближе и скинуть в глубокий снег рюкзак, а огонёк уже плясал по заиндевелым веткам, что обнаружились прямо в сугробе и под ним, даже ходить никуда не потребовалось.

— Перекусим мы, да дальше двинемся. Не побрезгуй угощением, хозяин. По соседству жить будем, вот, пришёл повидаться честь по чести, — медленно проговорил я, вынимая из рюкзака съестное.

Пожалуй, запой я в голос Марсельезу или Эль Бимбо — вряд ли бы удивил Тёму сильнее. Он крутил головой, как сыч, во все стороны, при этом как-то умудряясь почти не сводить глаз с меня. А я тем временем вытянул из-под снега ещё веток, наломал их с громким, на весь лес, хрустом, и начал аккуратно выкладывать шалашиком, чтоб хоть чуть прогрелись у малого огонька.

Солнце, по-зимнему неспешное и нежаркое, чуть коснулось пяти вершин елей. Тишина вокруг царила полнейшая, звенящая. До деревни, не то крепко спавшей, не то пустой, не то мёртвой, было пару километров всего, собак или, тем более, петухов мы бы точно услышали. Но тишь стояла замогильная.

На ветках, что притащил от ближнего кустарника поминутно озиравшийся Головин, жарились хлеб и сосиски. В кружках у нас курился густым седым паром крепкий чай. Начинался лёгкий снежок. Поднявшись, я поклонился низко на четыре стороны, бросая пшеничный мякиш и кусочки колбасы, вчерашней, что Васильич жарил. Плеснул и чаю. Уселся обратно, протянув руки к костру, что уже прилично разошёлся — только успевай подбрасывать. Тёма сидел напротив, будто на еже.

— Башкой не верти, не прыгай и за пистолетом не тянись, — ровным голосом сообщил я, не сводя глаз с пламени.

— Медведь? Дракон? Минотавр? Менты? — негромко начал набрасывать варианты он, пытаясь глянуть за спину, не поворачивая шеи. Смотрелось это оригинально.

— Не угадал. Родня пришла проведать, — я вытянул не глядя из рюкзака не жареную колбаску и метнул навесом через костёр и чуть пригнувшегося Тёму, ухитрившегося-таки и назад подмышкой глянуть, и Стечкина своего достать.

— Здорово, сосед! — продолжал я размеренно, так же глядя в пламя, отражавшее жёлто-оранжевый блеск глаз. Моих и волка, что вышел из-за царь-дерева.

Он был по-зимнему нарядный: шуба, не весенняя, что линяла клоками, а пушистая и по сезону тёплая, серебрилась на нём сама по себе. Помогали ей несмелые лучи утреннего солнца и снежок, сыпанувший, видимо, с одной из еловых веток. Зверь, морда и лапы которого были заметно светлее, смотрел на нас с Головиным, что неуловимо развернулся к нему лицом, без явного удовольствия. Но и не скалился.

— Довели Боги свидеться и с тобой, и с деревом могучим. Глядишь, ещё кого дождёмся. Как живёте-то тут, соседи? — я вёл дальше неторопливую беседу «с серым волком в чёрном лесе», запрещая себе удивляться. Веря, исключительно сильно веря, что всё идёт именно так, как и должно идти. Но по Тёме этого сказать было нельзя, конечно.

Я откусил от сосиски, что уже хорошо подрумянилась на прутике в жёлто-красных, по-утреннему прозрачных лепестках костра. Волк переступил с лапы на лапу и долгим взглядом обвёл край леса слева направо, будто раздумывая, как бы половчее ответить на мой вежливый вопрос.

— Если он вслух ответит — меня инсульт разобьёт, так и знай, — непривычным тоном, каким-то даже жалобным, предупредил стальной приключенец.

— Ну он-то, положим, вряд ли, — донёсся из-за наших спин спокойный голос очень пожилого человека.

Как я успел вскинуть правую руку, не давая Головину навести ствол на говорившего — представления не имею. Глухо заворчал волк, опуская уши. Утро имело все шансы очень разозлиться прямо сейчас.

— Подходи к огню, мил человек, угостись с нами. Чаёк дивно хорош, — не оборачиваясь, ответил я, продолжая давить вниз на запястья Тёмы. Кажется, у того где-то в нервной системе что-то перегорело: мозг отдал команду опустить оружие, а руки отказывались, стремясь выполнить предыдущий, рефлекторный приказ — выстрелить в непонятное пару раз, а лучше трижды.

— А чего бы и не почаёвничать с вежливым гостем? — сзади чуть шумнули ветки и скрипнул снег под полозьями. И Головин опустил пистолет. А волк поднял уши. Видимо, пока пронесло.

Подошедший старик, с коричнево-землистым лицом, часто изрезанным глубокими морщинами, в чёрном полушубке, валенках и вытертой ушанке из кролика породы «серый великан» с кряхтением стягивал лыжи. Тёма наливал в третью, откуда только взял, кружку чай. Волк зачавкал-таки предложенным угощением. Про «серого великана» сообщил напряженный скептик, чем едва не вывел меня из шаткого и с таким трудом дававшегося невозмутимого равновесия — не ждал от него такого неожиданного экскурса в животноводство.

— Культурно сидите, с пониманием. И ветерок учли, и под ветки не полезли, молодцы. Издалека к нам? — дед завёл беседу нетороливо, но по-хозяйски, давая понять, кто у кого в гостях.

— С Москвы. Туристы мы, походники, — так же степенно отвечал я, протягивая ему хлеб и колбасу. То, что он принял их, чуть склонив голову, и тут же аккуратно откусил от ломтя ржаного, вселяло некоторую уверенность. Есть древнее правило — не чинить зла тому, с кем вместе ратился, охотился, пахал или преломил хлеб. И, очень хотелось верить, оставались и люди, следовавшие ему. Почему бы, чисто ради исключения, странному деду из тёмного леса не оказаться одним из них?