Записки нечаянного богача 4

— О! Наш человек! Проходите, гостями будете! — оживились все охотники до водки и банок.

Мы сидели в комнатушке с низеньким потолком, полом, выложенным старыми транспортёрными лентами и рядами нар вдоль стен, прерываемых только дверью, буржуйкой и окнами. Атмосфера, как и интерьер, была самая что ни на есть спартанская: минимум деталей, максимум эффективности, сурово и по-мужски.

Большой дед, Иван Трофимович, оказался директором Княжьегорского леспромхоза. Пост этот он занимал тыщу лет, как признался сам. И то, что больше действующих относительно крупных предприятий, если верить Серёгиной справке, в посёлке не было, говорило в пользу старика лучше всего. Хотя он, кроме этого, оказался замечательным рассказчиком и увлечённым охотником — байки травил так, что заслушивался даже внутренний фаталист.

Главный врач, Пётр Ильич, но не Чайковский, а совсем даже Бунин, тоже охотник со стажем, чудесно пел, пародируя то Утёсова, то Бернеса. А когда я спросил, не оканчивал ли он, часом, академию имени Кирова в Ленинграде, вскинулся и завалил меня вопросами: как я догадался и кого ещё оттуда знаю? Чудом удалось свалить всё на случайное удачное предположение, под издевательским взглядом Головина, в котором громко звучала фраза про Штирлица и провал.

Лысый, но с шикарными — перец с солью — усами, Виталий Палыч руководил тут железной дорогой, и тоже, как сам сказал, с незапамятных времён. Он сыпал специальными терминами и ласковыми названиями локомотивов, тележек, вагонов и прочей крупногабаритной техники, стучащей круглыми колёсами по плоским рельсам. Балагур и знаток миллиона анекдотов, он, кстати, пояснил нечаянным гуманитариям, почему так происходит: площадь круга считается по формуле «пи — эр в квадрате», вот этим самым квадратом круглое по гладкому и колотило.

Четвёртым, в стрельбе и знакомстве на улице участия не принимавшим, был старший участковый уполномоченный по здешним землям, майор Вдовин, как он представился, когда мы ввалились с улицы, гомоня. Судя по скорбному лицу, был он человеком до спиртного жадным, но неустойчивым, и в этой связи после вчерашнего хворавшим. То, что коллеги-охотники палили за милую душу под окнами, не щадя чуткой майорской природы, говорило о многом. Был Вдовин худ, ростом под метр семьдесят на очень толстой подошве, глаза имел на момент нашей встречи колючие и налитые кровью, прямо поверх желтоватых белков. На голове носил редкие седовато-чёрные тонкие курчавые волосы. «Приличные люди такие волосы в других местах носят» — неприязненно заметил внутренний скептик, которому полицейский сразу не понравился.

Старики прожили в этих краях всю жизнь, кроме службы в рядах Советской армии и учёбы. А вот дети и внуки их родные дома частыми визитами не баловали. Кто в Твери, кто в Волоколамске осел. Деды признавали, что для молодых в этих землях ничего интересного нет: грибы-ягоды им без надобности, охотиться они не умеют, а об экологии и полезном чистом воздухе по молодости лет не задумываются. Харч, правда, тутошний ценят вполне: курочек, яички, свининку.

— Вот по осени кабанчика забили, так помочь осмолить или разделать — хоть бы кто! Зато за парным мяском да за колбасой, бужениной и тушёнкой как галки налетели. Нам со старухой, почитай, одни мослы на студень и остались, да башка ещё, потому что страшная и тяжёлая, везти неудобно, — сетовал Виталий Палыч под вздохи и кивки друзей.

— А работы им тут вокруг совсем нету, что ли? — вкатывал я третий шар. Первый был про «далеко ли до Москвы машиной или на железке», а второй — про социалку: школы, больницы, детские сады. И делать это я очень старался не подряд — помнил громкий взгляд Головина.

— Неа, Дим, нету. За путными зарплатами в Московскую область катаются, или в Тверь. Местные, почитай все, своим хозяйством живут, по-старинке, покупают только хлеб, соль, да промтовары, — гудел Трофимыч, как он сам просил себя называть. — У меня в леспромхозе семь десятков душ числятся, три худо-бедно работают. И я крупнейший, мамку за лямку, работодатель!

— Странно. Что до Твери, что до Москвы — два часа с копейками. Края — рай натуральный: охота, рыбалка, ягоды-грибы, а ни жить, ни работать некому? Что не так с людьми стало? — я продолжал говорить правду. И мужики, кажется, это чувствовали.

— Так ничего нового, Дима, — вздохнул Бунин. — Все хотят красиво и богато жить, и чтоб не хуже других. И если те, другие, влезают в ипотеки и кредиты — значит, так и надо. И селятся к Москве поближе, в скворечниках с дровяник размером, по ползарплаты за него отдавая.

— Или начинают хренотой всякой перед камерой маяться, да другим показывать. За это, говорят, теперь тоже денег платят, да получше, чем на заводе-то, — поддержал его Виталий Палыч. — Мне внук показал, чего они там смотрят. Мрак. Но кого-то же им смотреть надо, раз ни Тихонова, ни Миронова, ни Ульянова с Евстигнеевым не осталось. Свято место пусто не бывает, а уж несвятое-то — тем более.

— Э, да что говорить! Вот, взять меня. С шестьдесят третьего по шестьдесят пятый мы к Ржевскому району относились. Тогдашний первый секретарь райкома, мужик толковый, меня, щегла комсомольского, выслушал, почесал нос, имел он такую привычку, а потом вызвал счетоводов каких-то своих и строителей. И за месяц нам целую улицу построил. Я людей тогда не знал, чем занять — все рекорды по заготовке и обработке побили, на ВДНХ премию получал! А всех дел-то: есть, где жить, есть, где работать за нормальные деньги, и дети под присмотром! — раздухарился Иван Трофимович.

Я слушал их, время от времени поддакивая и кивая, хотя деды и без этого выдавали без утайки переживания и мысли. Даже как-то совестно чуть было, будто я шпионил за честными советскими гражданами, как какой-нибудь Джон Ланкастер Пек. Не обошли стороной и новости про землю. Разговор портил только майор, нарядившийся на старые дрожжи, и решивший немедленно выпытать главную буржуинскую тайну у нас с Головиным. То ли чуйка оперская в нём сработала, то ли дуракам и пьяным везёт. Но Пётр Ильич углубляться в шумные допросы ему не позволил, в два стакана убрав с доски синюю фигуру. Разведя руками виновато, мол, извиняйте, ребята.

По их словам, Вдовин сам планировал не то выкупить, не то отсудить приличный кусок здешней земли на паях с каким-то бизнесменом из Волоколамска, с которым учился вместе в одном классе. Вроде как на старость, на пенсию задел: полсотни гектар поделить на квадратики и продать в семь концов дороже. Но недавние события спутали майору и его компаньону все карты. Деловой одноклассник, по слухам имевший прихваты чуть ли не в окружении губернатора, узнал, что ноги у решения растут с самого верха, поэтому идею бросил сразу, ему и так было, чем заняться. А вот старший участковый загрустил крепко.

Им же, старым, ни терять, ни бояться было особенно нечего — за жизнь навидались всякого. Спокойно говорили, что обидно, конечно, будет, если и лесопилки прикроют, и железную дорогу использовать станут меньше — кому она нужна, когда все на машинах? А пути, перегоны, какие-то карманы и отстойники, в которых понимал Виталий Палыч, скорее всего разберут на металлолом. И от их самурайской готовности принять любой выверт судьбы у меня сами собой сжимались кулаки и зубы.

— Ты бы не гнался за ними, Тём. Мне про таких батя-покойник рассказывал, он сам из похожих был. Их пить ещё фронтовики учили, не нам с нашим напором тот класс бить, — сказал я Головину, который вытащил меня покурить, аккурат сразу после того, как мы вернулись с улицы всей компанией. Выглядел он основательно уставшим.

— А ты не учил бы баушку, Дим, — отозвался стальной диверсант совершенно трезвым голосом. — Ты лучше сам не увлекайся. Думаешь, мне их не жалко? А что делать?

— Ну и жук ты, Тёма, — восхитился я. — На ваших курсах, видимо, актерское мастерство их МХАТа товарищи преподавали?

— Ну, примерно из тех краёв, да, — не подвёл и не удивил он.

— А я опять ничего лучше не придумал, чем правду им выложить, — посмотрел я ему в глаза.

— Валяй. Мне кажется, ещё три-четыре сложных обсуждения — и они тебя сами выкупят. Доктор точно с опытом, да и Трофимыч с Палычем давно живут.