Записки нечаянного богача 4

— Дима! Артём! Я иду один, — голос Второва был уже не его голосом. Что-то похожее звучало в голове на опушке неподалёку от Горнего озера, где наши истории едва не закончились. И не поручусь, что снаружи моей головы его слова были слышны.

Мы обернулись с Тёмой одновременно, будто крутанувшись на левых пятках, оттолкнувшись правыми носками. Теперь он был в полушаге впереди, а я стоял за его левым плечом. К нам ровной походкой направлялся серый кардинал. Хотя, судя по его глазам, полыхавшим белым пламенем, он был уже не серым, а бурым. За его спиной оставались незабываемые лица чекиста и священника. Глаза их прыгали с фигуры Второва на наши и обратно, и читалось в них острейшее неприятие и неверие в происходящее, написанное там крупными буквами.

— Поговорим, ребята? — ладони Михаила Ивановича были раскрыты, чуть вытянуты перед собой пальцами вверх.

— Разумеется, — ответил я без всякой надежды, что голос будет звучать по-людски, поэтому не удивился, когда первая «р» оказалась гораздо длиннее планируемой. А всё слово целиком прозвучало не сказанным, а, скорее, пролаянным. Отчего глаза за спиной Второва, льдисто-голубые Директора и медово-карие владыки, стали чуть больше, кажется.

Он прошагал рядом с нами, дойдя оставшиеся три или четыре шага до снежного бортика арены, на который и уселся. То есть сперва показал нам пустые руки, а потом спину, пройдя мимо. Железный дед. Мы с Головиным подошли и уселись по обе стороны от него. Бурый лесной князь сидел, положив локти на колени, опустив расслабленные ладони вниз, левая поверх правой. Мощью от него теперь пахло как-то по-другому. В глаза она не бросалась и не слепила их, но проверять её наличие не было ни малейшего желания.

— Дима! — громко сказал мне он, глядя почему-то на своих коллег-партнёров, — Повтори вслух громко и чётко то, что ты сказал мне не так давно по поводу этого клада!

— К находке ни я, ни мои близкие, не имеем ни малейшего интереса, ни научного, ни практического, — я пытался на ходу перекроить фразы так, чтобы в них было меньше шансов сорваться на рычание. Но слово «практического» чуть подвело, опять заставив тех двоих за сундуками еле заметно подкинуть брови вверх. А ещё я пытался вплести в договор семью и друзей, о которых речь не шла. Стараясь защитить их и принимая на себя полную ответственность за их возможные действия. — Мы условились только об освящении храма на моей земле. И на этом всё.

Наверное, нечаянный богач оказался первым, кто умудрился прорычать-пролаять слово «храм». Резко разведя руки ладонями вниз, будто подводя черту под сказанным, я внимательно смотрел за всем, что происходило на опушке.

Головин на бортике из утрамбованного снега сидел чисто номинально, было видно, что, приди нужда — он сорвётся в намёт из этого положения ничуть не медленнее, чем с низкого старта. Второв не шевелился вовсе, глядя на ряд сундуков и фигуры за ним. Фигуры тоже движений не совершали, помимо мимических. И на моих последних словах фельдмаршал чуть нахмурился, а священник наоборот расцвёл лучистой улыбкой. Что всё это могло означать — было пока непонятно.

— Я подтверждаю своим словом сказанное Волковым, — голос Гостомысла, казалось, пустил вибрацию и волну, поднимая кое-где маленькие снежные вихри, на которые мы с Тёмой тут же уставились злыми глазами — уж больно похожими они казались на те, с которых началась заваруха под дубом.

— Сказанное услышано и принято! — в один голос, удивив нас, отозвались святой и несвятой отцы хором. И мне показалось, что само время облегчённо вздохнуло, продолжив бег в обычном ритме. Потому что до этого тянулось непривычно медленно.

Сундуки, закрытые и обмотанные в десятки слоёв плёнки, оттаскивали на санках к снегоходам. Разбирали леса и тали, складывая переносные элементы. Забросали землёй яму, что раскрытым могильным зевом посреди натоптанной полянки навевала тоскливые мысли. А я, уходя одним из последних, положил к основанию Лось-камня случайно найденную в кармане своей толстовки желтую десятирублёвую монетку. И погладил освобождённого из подземного плена серо-бурого зверя по морде, будто извиняясь за ту злобу, что адресовал ему. Показалось, что валун вздрогнул и шумно вздохнул, поводя боками, как огромная рогатая лошадь. Ну, с таких нервов и не то померещится, конечно. Правда, круглые глаза Головина, что уставился в это время на камень, немного смущали.

Над рекой, где стояли три вертолёта, чуть левее от них и выше по берегу, на какой-то условно ровной площадке-террасе развернулся перевалочный пункт. Туда подвозили один за другим ящики с озера, и туда же, но отдельно, сложили семь наших. Они уехали наверх первым рейсом — за то время, пока мы шлялись по лесам, тут устроили настоящую канатную дорогу: из таких же ферм собрали стойки, натянули тросы — и груз уезжал наверх, как на фуникулёре. Хотя, почему — как? Сверху доносились детские голоса, гомонившие возле точки, куда уходили тросы. Наверное, какая-то школа там была, и суета с попами, военными и полицейскими не могла не поставить на уши её контингент.

Поднявшись по натоптанной тропке своими ногами, убедился — именно так оно и было. И вездесущая пацанва сновала и рыскала возле ящиков, норовя запутаться, удариться, спереть чего-нибудь или ещё как-то попасть под раздачу. Три женщины в возрасте и пожилой мужик в вытертом пальто пытались призвать юное поколение к порядку, но предсказуемо безуспешно. Мы проследовали за тремя вожаками следом, пройдя мимо высокой белокаменной стены и какой-то церкви под зелёной кровлей, миновали ворота и зашли на территорию. В центре стоял высокий храм под пятью куполами, за ним, ближе к реке, ещё два, поменьше, и по правую руку ещё какая-то постройка, похожая на торт из нескольких ярусов, со свечкой-крестом наверху. Но владыка уверенно вёл нас к крыльцу двухэтажной постройки под двускатной крышей, что тянулась справа. Поднявшись по ступенькам и проморгавшись после уличного света на снегу, прошли в большой зал, где стояли деревянные столы с лавками. «Трапезная» — потирая руки, доложил фаталист-очевидность.

— Неужели и вправду никакого желания узнать о содержимом ларцов великой старицы, Дима? — мягким голосом обратился ко мне отец Ларион, когда мы расселись за одним из столов, молчаливые здоровяки в чёрном уставили его блюдами, тарелками и мисками, и удалились. Последний из них принёс самовар и большой чайник, видимо, с заваркой. Стол был прямоугольный, небольшой. Расселись так: с торца Второв, по левую руку от него — владыка, по правую, напротив святого отца — я. Справа от меня — Головин, через стол от него — Александр Васильевич, лицо которого не выражало ровным счётом ничего. Но и аппетита не добавляло.

— Ни малейшего, — совершенно легко, как о чём-то абсолютно незначительном, ответил я, густо намазывая жёлтое сливочное масло на приличный ломоть пшеничного хлеба. Полностью разделяя фаталистово «ну, хоть пожрём». И очень надеясь, что этот, с ОПВ, тоже не испортит нам обедни.

— Ты, я повторюсь, очень интересный попутчик, и человек… необычный, — продолжал тот. Я только кивнул с набитым ртом, мол, «кушайте на здоровье». Рядом на отрезанный ломоть от ковриги в две моих ладони размером Головин поверх толсто намазанного масла укладывал внахлёст, как опытный кровельщик, толстые куски сыра, выглядевшие крайне аппетитно. «Костромской!» — со знанием дела пояснил фаталист, сглотнув, наблюдая, как этот приличный кораблик плавно вплывает в пасть приключенца.

— Мы сегодня очень продуктивно погуляли, господа, — обратился ко всем владыка, очевидно, отложив вариант разговорить меня на потом. Бросив — вряд ли, не тот он человек. — Обнаружены нетленные мощи келаря Василия, умученного зверски в лето одна тысяча шестьсот семидесятое.

«В зиму, лапоть!» — некультурно буркнул реалист, заставив меня закашляться.

— На озере найдены три десятка сундуков с золотом, украшениями, документами и долговыми расписками, иконами и фамильными реликвиями, что лежали там с семнадцатого года, — продолжал отец Ларион, игнорируя мой кашель. — На острове достали семь сундуков великой старицы Марфы, что таились там под спудом с лета одна тысяча шестьсот двенадцатого.