Защита Чижика
Шрифт:
— Итак? — спросил он, сжав губы в тонкую ниточку. Его пальцы нервно перебирали край папки с грифом «ДСП».
— Итак, — начал я, вставая и делая пару шагов к окну, за которым медленно гасли огни большого города, погружаясь в сизую вечернюю мглу.
— Во-первых, следует пересмотреть положение о коэффициентах при начислении призовых. Коренным образом. Нынешняя система… — я обернулся к нему, — она, Адольф Андреевич, мягко говоря, не способствует укреплению международного авторитета. Советские и зарубежные участники должны быть в равных условиях. Без всяких там «но» и «если». Принцип спортивного равенства, товарищ Миколчук.
— Это… — он помедлил, поскреб
— Не сомневайтесь, — уверил я его, и поднял взгляд к потолку.
Миколчук посмотрел вслед за мной. Потолок как потолок. Можно бы и обновить побелку, но в целом вполне пристойно.
— Далее, — продолжил я, переведя взгляд с потолка на хозяина кабинета. — Далее, уверен, вы как человек опытный и проницательный, прекрасно понимаете, что чемпион мира, действующий чемпион мира — это особая статья.
— В каком смысле особая? — насторожился Миколчук. Его рука инстинктивно потянулась к телефонному аппарату.
— Во многих, Адольф Андреевич. Во многих смыслах. В том числе, — я сделал едва заметную паузу, давая словам набрать вес, — и статья расходов особая.
— В какой же сумме это выражается? — спросил он, и голос его слегка дрогнул, предчувствуя недоброе. Он уже мысленно листал сметы, представляя недовольные лица в бухгалтерии и вышестоящих инстанциях.
— Мое условие, — произнес я четко, глядя ему прямо в толстые стекла очков, — очень простое: «Волга, Газ-24».
— Автомобиль? — вырвалось у Миколчука. Его лицо выразило целую гамму чувств, сменявших друг друга с калейдоскопической быстротой: искреннее, почти детское изумление, затем возмущение, и, наконец, леденящий ужас. Он даже отодвинулся в кресле, словно я положил на стол гадюку. — Автомобиль?! Да вы… Михаил Владленович!
— Нет, пылесос, — невозмутимо парировал я, позволив себе легкую, чуть язвительную улыбку. — Конечно, автомобиль, Адольф Андреевич. И не просто автомобиль. Обязательно в экспортном исполнении. Обязательно белого цвета. Белого, как совесть истинного коммуниста. И обязательно с вручением сразу, по окончании турнира. Прямо на закрытии. Под аплодисменты.
Я представил себе этот момент: вспышки фотокамер, завистливые взгляды коллег.
— Но у меня… — Миколчук закашлялся, смахнул невидимую пылинку со стола, его пальцы барабанили нервную дробь. — Но…у нас нет такой возможности! Автомобиль… да ещё «Волгу»… да ещё экспортную… Михаил Владленович, вы же понимаете! Это же не тренировочный костюм!
— Тренировочный костюм, кстати, тоже не помешает. Олимпийский. Но на костюме не настаиваю. А насчет автомобиля обратитесь к Павлову, — спокойно предложил я, как будто советовал диету для похудания. — К Сергею Павловичу. Не откладывайте, прямо сегодня. Вот я уйду, а вы сразу позвоните.
Я сделал паузу, давая время на совету укорениться в его сознании. — Учтите, Адольф Андреевич, это не лично мне приз. Ни в коем случае. Это приз победителю турнира. По самому что ни на есть спортивному принципу. Кто победит, тот и получит ключи от машины. Честно, открыто.
— Позвонить? — переспросил Миколчук с сомнением. — Сергею Павловичу? Да он… Он же скажет…
— Обязательно позвоните, Адольф Андреевич, — повторил я, уже двигаясь к двери, чувствуя, что пора уходить, оставив зерно сомнения прорастать в этой благодатной почве бюрократического страха и надежды. — Попытка не пытка, как говорится. А
в данном случае, совсем наоборот. Это же шанс! Может, и обойдётся, а?Я остановился у двери, взялся за ручку.
— И знаете что? — добавил я, обернувшись к нему. — Всё будет хорошо. Позвоните, и жизнь ваша, Адольф Андреевич, тотчас же заиграет новыми, самыми что ни на есть яркими красками! Уверяю вас.
Я вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Оставив Адольфа Андреевича Миколчука сидеть в его кабинете с высоким потолком. Сидеть перед черным, немым телефоном, который вдруг стал казаться ему невероятно тяжелым и страшным, как вход в пещеру неизвестного, но грозного будущего.
Я знал, что «Волга», именно такая, в Спорткомитете была. Точнее, не сама «Волга», а ордер на неё.
Ещё в прошлом году ее заказали для меня. Как награду за то, что я отстоял звание чемпиона мира. Но потом решили, что и гонорар, и автомобиль — это жирно будет. К тому же у меня уже есть одна «Волга». И решили машину заиграть. То есть поощрить кого-то другого. Не пропадать же ценному призу. Ценный приз — ценному человеку, да. Об этом мне рассказал Тритьяков. Павлова пока трогать не хотели, перед Олимпиадой Павлова менять не стоило. Но намекнуть можно.
Вот я и намекну. Через Миколчука. Заодно и Адольф Андреевич взбодрится. И, как возможный приз, «Волга» очень привлекательна. И для советских шахматистов, и для зарубежных.
Для меня тоже.
Глава 11
17 мая 1980 года, суббота
Без подписи
Взвейся да развейся
Знамя боевое
Знамя полковое
Я иду в поход!
Бодрой песней мы и завершили вечер. Публичную его часть. Воздух в зале, только что дрожавший от напора звука, вдруг успокоился. Аплодисменты? Аплодисменты — это другое.
Началось все чинно, как и полагается. Вступительное слово — девять минут точного, выверенного текста о значении фантастики для современного зрителя, о дерзаниях молодых кинематографистов. Потом сам виновник торжества — фильм «Легенда о Лунном Звере». Девяносто две минуты лунного света, теней и неразгаданных тайн на экране. Зал смотрел напряженно, временами взрываясь аплодисментами в эффектных местах, но чаще — погруженный в то самое молчание, которое бывает красноречивее любых оваций. Затем — встреча. Восемнадцать минут вопросов к режиссеру, сценаристу, главной актрисе (та самая, с глазами, как у затравленной лани). Ответы были осторожны, как шаги по тонкому льду, полны общих фраз и светской учтивости. Итого: час пятьдесят девять минут официального действа. Ровно. Как по расписанию поездов.
Но кульминацией, той самой песней, были… мы. Я и Высоцкий. Нет, правильнее все же: Высоцкий. И я. Хотя пел, по сути, один я. Владимир Семенович стоял рядом — живой, настоящий, но… не пел, а так… подпевал. Его знаменитый, хрипловатый, рвущий душу голос сегодня жил в четверть силы. Легкое, что недавно приняло пулю, ещё не зажило. Не восстановилось. Врачи качали головами: «Ранение серьезное, Владимир Семенович. Военнослужащему — нашивка золотистая, да отпуск подлечиться. А вам… вам бы покой. Сцена — не лекарство сейчас». Но он был здесь. Гражданский человек, для которого сцена — не работа, а воздух, кровь, сама жизнь. Лучшее, а может, и единственное лекарство от боли, физической и, подозреваю, иной.