Защита Чижика

Потом, когда бокалы опустели, а щеки порозовели, вернулись к сути. Дискуссия забуксовала на риторике. Нужна ли фантастика советскому кинематографу? Конечно нужна! Один за другим поднимались уважаемые люди: критики с седыми висками, режиссеры с честолюбивыми планами, чиновники от кино с осторожными формулировками. Все — горячо «за». Вспоминали «Аэлиту» Якова Протазанова — первый луч прожектора в космическую тьму. Восторгались «Планетой Бурь» — наш ответ Голливуду, а какая лава, а какой робот! п С придыханием говорили о «Туманности Андромеды» — и фантастика, и тайна, и ужас! Успехи! Далекие и недавние. Золотой фонд! Говорили много, красиво, общими фразами, которые витали в воздухе, как дым от сигар, ничего не уточняя и не обещая. И неизменно звучала искренняя (или казавшаяся таковой) надежда: вот комсомол, молодая, кипучая сила, он-то и придаст новый, невиданный импульс развитию жанра! Вдохнет свежие идеи! Даст дорогу молодым талантам! И так далее, и так далее… Голоса сливались в ровный, убаюкивающий гул, похожий на шум моря в раковине, поднесенной к уху. За окном, в сгущающейся ночи, давно скрылись и «Мерседес», и его верные тени. Дискуссия продолжалась, но мысли упрямо возвращались к машине, уезжающей в Ленинград, к двойнику с гитарой, к Антарктиде, к легкому Высоцкого, которое всё ещё болело. Мы с ним перешли на «ты», он считает меня спасителем, да и странно выкать, когда в нем течет моя кровь. Можно ли ему в Антарктиду? Экспедиция отправится в ноябре, тогда и решится. По опыту войны с такими ранениями возвращались в строй через три месяца — при благоприятном течении.. Блестящие слова о будущем космических эпопей звучали странно далекими, как передача из другого мира, в то время как здесь, в этом хрустальном зале на девятом этаже, настоящее было таким хрупким, таким обманчивым, как отражение кремлевских звезд в мутном стекле. Я отхлебнул «Боржоми». Он был тёплым, но вкусным. Живём!

Я не то чтобы скучал, нет. Скука — чувство праздное, а здесь, среди блестящих умов на девятом этаже, праздности места не было. Я усердно, с видом знатока, клевал вилкой салат, именуемый «Весенним». Капуста белокочанная, нашинкованная тонко, но грубовато; колечки крымского лука, розоватого и едкого, вынужденно смягченные уксусом; греческие маслины — темные, маслянистые, как застывшие слезы ночи, — странные гости в этом прозаическом союзе. Каждую вилку я сопровождал кивком или краткой репликой в адрес соседей, поддерживая видимость участия в том море слов о космических далях и грядущих триумфах советской фантастики, что лилось через стол. Но саму фантастику я тщательно обходил стороной. Нет, нет и ещё раз нет. Разве не должен был здесь, среди знатоков и пророков жанра, найтись хоть один человек, честно признающий, что познания его в сем предмете скудны? Что находятся они где-то на уровне: «Кароши люблю… плохой нет». Простое, человеческое признание невежества среди всеобщего пафоса всезнайства — свежо и оригинально.

Соседка слева, молодая киноактриса М., известная больше трепетной красотой, чем ролями (хотя в «Лунном Звере» она была прелестна, как лунный же призрак), вдруг наклонилась ко мне, заслонив рукавом бледно-голубого платья остатки салата.

— Послушайте, — прошептала она, и в ее огромных, чуть испуганных глазах читался неподдельный интерес, далекий от Андромед и туманностей, — нет ли какого-нибудь… ну, совсем необременительного способа похудеть? Совсем чуть-чуть. К съемкам через месяц. Диеты эти… знаете, голод сводит с ума.

Я отложил вилку. Вопрос был конкретен, жизнен, лишен космического пафоса. Почти родной.

— Есть, — ответил я так же тихо, будто сообщал государственную тайну. Бразильская. Два куриных яйца всмятку — строго на завтрак. Два банана — строго на обед. Литр теплой кипяченой воды, и одна чайная ложечка меда — на ужин. Две недели. И всё. Минус пять килограммов. Как скальпелем.

— До еды… или после? — уточнила актриса, уже мысленно примеряя новый изящный костюм.

— Вместо, — сказал я твёрдо. Ее красивое лицо омрачилось на миг, будто она только что услышала о смерти близкого родственника. Потом задумалась, устремив взгляд в золотистую глубину коньяка в своем бокале. Видимо, взвешивала страдания голода против перспективы нового платья для роли.

Сосед справа, народный артист П., человек с лицом монументальным и голосом, способным сдвигать горы (на сцене), прервал мои размышления о судьбах актрисы М. Он наклонился, излучая аромат дорогого табака и «Ахтамара».

— Не посоветуете ли, Михаил, — заговорил он доверительно, хотя его бас мог бы заглушить и не такой гул. — Снимаюсь сейчас в фильме из жизнь американских миллионеров. Роскошь, яхты, особняки… Хочу спросить… Вы ведь были в Америке?

— Был, — не стал отпираться я.

— И знакомы с богатыми людьми? Встречались с миллионерами?

— И знаком, и встречался.

— А вот что они пьют? Вот в чем вопрос! Не шампанское же круглые сутки?

— «Кровавую Мэри,» — ответил я, автоматически, пододвигая к себе кувшин с томатным соком, случайно оказавшийся рядом.

— О! «Кровавая Мэри»!' — артист П. оживился, как будто вспомнил старого приятеля. — Как же, знаем! Водка да томатный сок! Просто и сердито!

— Не так уж и просто, — возразил я, чувствуя, как в меня вселяется дух просветителя. — Берем ёмкость. Да вот и шейкер в кустах. Сначала соль. Немножечко, чайная ложечка, и уже хорошо. Паприка — две щепотки. Кайенский перец — тоже две, для жара. Вустерский соус — в меру. Лимонный сок, для свежести. Лед — не жалея. Потом водка. Потом томатный сок, столько же, сколько и водки. Можно больше. Взболтать. Затем смешать. — Я не только говорил. Я показывал.

Как всякий экспромт, этот показ был подготовлен заранее. Официанту был вручен вустерский соус, не болгарский, а настоящий, британский, из «Березки». Пакетик кайенского перца — тоже оттуда же, из мира изобилия. На глазах у изумленного народного артиста и постепенно заинтересовавшихся соседей началось таинство.

— А есть и другой способ, — раздался голос слева. Писатель А. Н., известный своей нелюбовью к коронам и ливреям, наблюдал за моими манипуляциями с ироничной усмешкой. — Попроще. Пролетарский.

Он взял чистый коктейльный стакан, налил томатного сока до половины. Потом взял столовый нож, под углом опустил в стакан, и стал тонкой струйкой лить водку прямо на сталь. Водка, как масло по воде, растеклась по поверхности сока, не смешиваясь, создавая четкую, кроваво-красную снизу и кристально-прозрачную сверху, картину.

— Каково? — бросил он вызов, гордо оглядывая стол.

— Польский вариант, — кивнул я, признавая житейскую находчивость.

— Почему польский? — не понял народный артист П., разрываясь взглядом между моим сложным коктейлем и простой, но эффектной конструкцией писателя.

— Цвета флага, — мгновенно пояснил писатель А. Н. И, не медля ни секунды, поднес стакан к губам и выпил залпом прозрачный верх, лишь слегка зацепив красный низ. Лицо его на миг исказила гримаса, но он тут же овладел собой.

— Экономия! — хрипло пояснил он. — Можно снова подбавить водочки.

— Американские же миллионеры, — продолжил я терпеливо консультировать народного артиста, встряхивая свой почти готовый, мутновато-красный коктейль в шейкере, — пьют иначе. «Кровавую Мэри» пьют долго, смакуя. Иногда один стакан растягивают на целый вечер, как хорошую сигару. Потому такие коктейли и называют лонгдринками. Лонг — долго, дринк — пью. Искусство растягивания удовольствия среди избытка.

— Могу я… — с внезапной робостью спросил народный артист П., указывая взглядом на мой шейкер.

— Разумеется, — великодушно позволил я, разливая густую жидкость по бокалам, которые тут же материализовались в руках у ближайших соседей.

Артист взял свой бокал, задумчиво посмотрел куда-то вдаль, за пределы хрустального зала, за пределы Москвы, представив, видимо, панораму Манхэттена. Он неспешно отпил. И в этот миг мне показалось — нет, я увидел — как за громадными окнами, вместо силуэтов кремлевских башен, выросли небоскребы Нью-Йорка, озаренные неоновым закатом.

Не мне одному показалось. Волшебная сила искусства! В зале на мгновение воцарилась тишина, нарушаемая лишь смущенно-одобрительным покашливанием. И дальше участники дискуссии о будущем фантастики забыли про космос. Они с азартом включились в сравнительный анализ миллионерского и польского вариантов «Кровавой Мэри». Сравнивали цвет, консистенцию, аромат, степень жжения в горле. Спорили о точности пропорций кайенского перца. Требовали повторить опыт с лезвием ножа. Создавали гибридные версии. Дискуссия стала живой, шумной, почти домашней. Фантастика отступила перед магией простого коктейля. Они сравнивали, пробовали, спорили, пока не иссяк драгоценный, привозной вустерский соус.