Застава на Аргуни

Миновали котловину, поднялись на перевал, поросший редким сосняком. Глазам представилась огромная долина, по краям вздыбленная небольшими, в ерниковых зарослях холмиками. Солнце золотым дождем поливало поблескивавшие зеркальной гладью болота и озера. Высоко в небе курлыкали журавли. Легкий ветерок, налетевший с болот, принес едва различимые всплески и голоса резвившихся на воде птиц.

— Ох, какая… красотища-то! — громко воскликнул Слезкин. Моисей понимающе глянул в его широко раскрытые глаза, улыбнулся, широким жестом вытянул руку, точно говоря: «А ну, кинь сюда очи! Полюбуйся!» Костя, как завороженный, смотрел на гирлянды далеких гор, и ему казалось, ступи он сейчас за эти горы — и враз откроются перед ним пламенеющие в мареве знойного солнца неоглядные степи Казахстана — раздольные, как песня степняка-джигита.

Охотники вошли в лиственничный подлесок. У небольшой скалы, окруженной пушистым голубеньким ургуем и красными саранками, Костя остановился. Моисей удивленно посмотрел на него.

— Кто-то шипит, а кто — не пойму? — шепнул Слезкин.

Моисей раза два-три мотнул из стороны в сторону головой, устремил взгляд на скалу. Оттуда опять донеслось продолжительное шипенье. Старик молча показал. На узеньком гранитном выступе-отстое Слезкин увидел маленькую темно-серую козочку. Ее небольшая, на тонкой подвижной шее головка, с торчащими, как у овчарки, ушами, с большими черными глазами была обращена к охотникам. Козочка, почувствовав опасность, пугливо замерла.

Слезкин зачарованно смотрел на черноокую красавицу, горделиво застывшую на скале.

Моисей взял с земли сучок, замахнулся. Козочка мгновенно повернулась на остреньких копытцах, легко прыгнула со скалы и огромными скачками помчалась вниз по косогору.

— Ишь плутовка, хитрит! — засмеялся Моисей.

— Это коза? — спросил восхищенный Костя.

— Кабарожка! Самый маленький олень! Хочет скрыть гнездо. Уводит нас подальше от своих анжиганов. Она наверняка спрятала их где-нибудь в расщелине этой скалы.

— Почему же вы не стреляли?

— А ты почему не стрелял? — спросил Моисей улыбаясь.

— Жалко.

— Вот и мне жалко. Видимо-невидимо пострелял я всякого зверья. А на эту божью животину рука не подымается!

Охотники совсем было уже спустились с хребта, как на их пути опять показалась та же кабарожка. Моисей несколько раз хлопнул в ладоши. Кабарга стремительно помчалась в гору, туда, откуда только что сбежала.

— Ну как ты будешь в нее стрелять? — спросил старик. — Сама под пули лезет, на смерть бежит, лишь бы увести нас от детенышей.

«Зверушка и та любит, — с уважением подумал Слезкин. — Человек человека любит. Человек землю свою любит, леса вот эти от врагов бережет. Все из любви, выходит». — Слезкин захлопал светлыми ресницами.

Моисей внезапно остановился. Замер и Костя. В ветвях березняка показалась большая комолая голова сохатихи.

Сохатиха, нагнув подбородком тоненькую березку, откусывала с самой верхушки листья. Под ногой Слезкина хрустнула ветка. Животное вскинуло голову, навострило большие уши. Костя сорвал с плеча ружье, прицелился. Моисей схватился за ствол.

— С ума спятил? Не видишь?

Сохатиха сорвалась с места и поскакала вдоль косогора. Вслед за ней, подпрыгивая на длинных, слабеньких ножках, семенил красненький теленок.

— Не заметил, — оправдывался Слезкин, с уважением глядя на Моисея.

Костя шел и то и дело оглядывался, прислушивался. Иногда ему чудился лай собаки, и он останавливался, затаив дыхание.

Моисей продолжал рассказ о кабарге.

— Когда анжиганчики подрастут, они вылазят из гнезд и, оголодавши, начинают попискивать — звать матушку. Если матери близко нет, к анжиганам бежит другая кабарга. Кормят, значит. Кое-кто из нашего брата охотников делает берестяной манок, изображает писк кабаржат. Мать прибежит, и тут же ее уложат.

— Подлый метод охоты! — возмутился Костя.

Моисей согласился.

— Конечно, подлый. Ты возьми зверя так, как положено, а не обманом. Тайга не любит таких охотников.

Наконец спустились к заросшему осокой болотцу. В глубине небольшого заливчика раздавался шумный плеск шилохвостей. Из прибрежных густых зарослей осоки, громко крякая, выплыла крохалиха с выводком. Утята бойко скользили, останавливались, хлопая слабенькими крылышками по воде, вертелись на одном месте, потом стремительно догоняли мать. С шипящим посвистом прилетел табунок касаток. Сделав крутой вираж, они сели на воду. Несколько выстрелов, один за другим, разорвали тишину.

К обеду охотники вышли к ручью на опушке молоденького соснового леска. Сложив в кучу трофеи, они разулись, сняли верхнюю одежду, развесили по кустам для просушки. Полуденное солнце разогнало сырость, заставило попрятаться мошкару, тучами звеневшую над низиной.

Слезкин, умывшись в ручье, сидел на корточках и наблюдал за разомлевшей пчелой, сонно повисшей на венчике ромашки.

Моисей большим охотничьим ножом нарезал куски мяса. Закончив подготовку к обеду, он бросил Косте солдатский котелок.

— Зачерпни водички да топай сюда. Надо малость подзаправиться.

Чистый лесной воздух и усталость возбуждали аппетит. Костя с удовольствием жевал поджаренное мясо, запивал холодной родниковой водой, и ему казалось, что нет на свете никакой войны, нет тревожной границы, через которую во мраке шныряют всякие кулунтаи, нет смерти, горя, а есть только эта лесная тишина, эти пчелы на ромашках, эта кабарга, бесстрашно стоящая на страже детей, и есть где-то Зойка, идущая сейчас к нему. Но это мимолетное ощущение сменилось мыслью, что все это тихое, хорошее только потому тихое и цветущее, что охраняют его сейчас Торопов, Панькин, Айбек, Морковкин, Валька-балагур. И еще роднее, еще дороже показались ему все эти люди. И за это же тихое, цветущее гремят сейчас пушки на фронтах, гибнут такие же парни, как он, Морковкин, Валька, Айбек.

Костя нахмурился и почувствовал, что ему стало неловко и стыдно наслаждаться всеми этими благами. Он думал так, а сам все посматривал в просветы между деревьями, все к чему-то прислушивался, все кого-то беспокойно ждал.

Вдруг совсем близко прогремел выстрел. Слезкин вскочил. «Она!» — ударило сердце.

— Зойка резвится! — сказал сквозь сон Моисей. — Коза, наверно, подвернулась. Любит она их гонять.

Спустя немного, к роднику подбежал Кубарь. Он по-хозяйски обнюхал лежавшую на траве дичь, вильнув хвостом, остановился перед Моисеем, гавкнул. Слезкин радостно прижал его морду к груди, нежно гладил, а сам неотрывно смотрел в сторону выстрела. Он и не заметил, как Моисей, приоткрыв один глаз, зорко следил за ним.

На опушке показалась Зойка. Слезкин дернулся было к ней навстречу, но вдруг как ошпаренный метнулся за кусты, на ходу хватая сушившиеся брюки и гимнастерку. Зойка расхохоталась и, покраснев, отвернулась. Она сняла с плеча висевшее стволом вниз ружье, положила на землю сетку с подстреленным гусем. Почувствовав свободу, гусь затрепыхался. Девушка платком с головы накрыла птицу.

— Ну и охотнички! — проговорила она насмешливо. — Не успели уйти из дому — сразу на бок. Не стыдно будет возвращаться с пустыми руками?