Завтрашний ветер

увеличивается,

и в баре ползают внучата —

бесштанненькие инлейчата.

Жует,

как принято здесь,

бетель,

он

местных пьяниц благодетель,

но, услыхав язык родимый,

он вздрогнул,

вечно подсудимый.

Он руки вытер о штаны,

смахнул с дрожащих глаз блестиику

и мне сует мою пластинку

«Хотят ли русские войны?».

«Не надо ставить!..

Я не буду!..

Как вы нашли меня,

Иуду?

Что вам подать?

Несу, несу...

Хотите правду —

только всю?»

...Из Краснодона дал он драпа

в Венесуэлу

через Мюнхен,

и мне

про ужасы гестапо

рассказывает он под мухой.

«Вот вы почти на пьедестале,

а вас

хоть ипа чег 1

пытали?

Вам

заводную ручку

в си!о 2

втыкали,

чтобы кровь хлестнула?

Вам в пах плескали купороса?

По пальцам били сЫого^о?»3

Я выдавал

сначала мертвых,

но мне сказали:

«Без уверток!»

1 Один раз (исп.).

2 Зад (исп.).

3 Больно (исп.).

Мою сестру

со мною рядом

Они насиловали стадом.

Электропровод ткнули в ухо.

Лишь правым слышу.

В левом — глухо.

Всех предал я,

дойдя до точки,

не разом,

а поодиночке.

Что мог я

в этой мясорубке?

Я — 1гаМог I

Олега,

Любки,

Ошибся в имени Фадеев...

Но я не из шпиков-злодеев,

Я поперек искромсан,

вдоль.

Не я их выдал —

моя боль...»

Он мне показывает палец,

где вырван был при пытке ноготь,

и просит он,

беззубо скалясь,

его фамилии не трогать.

«Вдруг живы мать моя,

отец?!

Пус1ь думают, что я —

мертвец.

За что им эта уег^иепха?» 2 —

и наливает ром с тоской

предатель молодогвардейцев

своей трясущейся рукой...

В бытность мою пионером неподалеку от метро

«Кировские ворота», в еще не снесенной тогда биб-

лиотеке имени Тургенева, шла читательская конфе-

ренция школьников Дзержинского района по новому

варианту романа «Молодая гвардия».

Присутствовал автор — молодоседой, истощен-

но красивый. Переделка романа, очевидно, далась

1 Предатель, (исп.).

2 Позор (исп.).

ему нелегко, и он с заметным напряжением вслуши-

вался в каждое слово, ввинчивая кончики пальцев

п белоснежные виски, как будто его скульптурную

голову дальневосточного комиссара мучила непре-

рывная головная боль.

Мальчики и девочки в пионерских галстуках, дер-

жа в руках шпаргалки, на сей раз составленные с го-

рячим участием учителей, пламенно говорили о том,

что если бы они оказались под гестаповскими пытка-

ми, то выдержали бы, как бессмертные герои Крас-

нодона.

Я незапланированно поднял руку. В президиуме

произошел легкий переполох, но слово мне дали.

Я сказал:

— Ребята, как я завидую вам, потому что вы так

| нерены в себе. А вот у меня есть серьезный недо-

статок. Я не выношу физической боли. Я боюсь шпри-

цем, прививочных игл и бормашин. Недавно, когда

мне выдирали полипы из носа, я страшно орал и да-

же укусил врача за руку. Поэтому я не знаю, как бы

я вел себя во время гестаповских пыток. Я торжест-

венно обещаю всему собранию и вам, товарищ Фа-

деев, по-пионерски бороться с этим своим недостат-

ком.

Величественная грудь представительницы гороно

тяжело вздымалась от ужаса. Но она мужественно

держалась, в последнее мгновение заменив крик об-

щественного возмущения, уже высунувшийся из ее

скромно накрашенных губ, на глубокий педагогиче-

ский вздох.

— Этот мальчик — позор Дзержинского райо-

на...— сказала она скорбным голосом кондитера из

«Трех Толстяков», когда в любовно приготовленный

им торт с цукатами и кремовыми розочками плюх-

нулся влетевший в окно продавец воздушных ша-

ров. — Надеюсь, что другие учащиеся дадут достой-

ный отпор этой вражеской вылазке...

Неожиданно для меня из зала выдернулся Ким

Карацупа, по кличке Цупа, который сидел на парте

за моей спиной и всегда списывал у меня сочинения

по литературе. Цупа преобразился. Он пошел к три-

буне не расхлябанной марьинорощинской походоч-

кой, обычной для него, а почти строевым шагом, как

на уроках по военному делу. Цупа пригладил рыжие

вихры и произнес голосом уже не пионера, а пионер-

вожатого:

— Как сказал Короленко: «Человек создан для

счастья, как птица для полета». Но разве трусы, бо-

ящиеся наших советских врачей, могут летать? Та-

ких трусов беспощадно заклеймил Горький: «Рож-

денный ползать летать не может». Трусость ужей не

к лицу нам, продолжателям дела молодогвардейцев.

Мы, пионеры 7-го класса «Б» 254-й школы, едино-

душно осуждаем поведение нашего одноклассника

Жени Евтушенко и думаем, что надо поставить во-

прос о его дальнейшем пребывании в пионерской ор-

ганизации...

— Ну почему единодушно? Говори только за се-

бя,— услышал я голос моего соратника по футболь-

ным пустырям Лежи Чиненкова, но его выкрик пото-

нул в общих аплодисментах.

— Постойте, постойте, ребята... — вставая, ска-

зал неожиданно высоким, юношеским голосом Фаде-

ев. Лицо его залил неестественно яркий, лихорадоч-

ный румянец. — Так ведь можно вместе с водой и